Кто пьет один, пьет не до дна. Преславный господин, уж так и быть, подсяду я, нарушу задумчивость лазурного венка, плывущего из вашей трубки длинной… ПРОЕЗЖИЙ: Тем лучше, друг. Печалью беспричинной я был увит. РАЗБОЙНИК: Простите простака, но этот луч на смуглой шуйце вашей не камень ли волшебный? ПРОЕЗЖИЙ: Да, — опал. В стране, где я под опахалом спал, он был мне дан царевною, и краше царевны — нет. РАЗБОЙНИК: Позвольте, отчего ж смеетесь вы — так тонко и безмолвно? Или мое невежество… ПРОЕЗЖИЙ: Да полно! Смешит меня таинственная ложь моих же чувств: душа как бы объята поверием, что это все когда-то уж было раз: вопрос внезапный ваш и мой ответ; мерцанье медных чаш на полке той; худые ваши плечи и лоск на лбу высоком, за окном — зеркальный мрак; мечтательные свечи и крест теней на столике резном; блестящие дубовые листочки на ручках кресла выпуклых и точки огнистые, дрожащие в глазах знакомых мне… РАЗБОЙНИК: Пустое… Лучше мне бы порассказали вы, — в каких морях маячили, ночное меря небо? Что видели? Где сердце и следы упорных ног оставили, давно ли скитаетесь? ПРОЕЗЖИЙ: Да что ж; по божьей воле, семнадцать лет… Эй, друг, дай мне воды, во мне горит твое сухое тесто. КОЛВИЛ: (не оглядываясь, из другого конца комнаты)
Воды? Воды? Вот чудо-то… Сейчас. РАЗБОЙНИК: Семнадцать лет! Успела бы невеста за это время вырасти для вас на родине… Но, верно, вы женаты? ПРОЕЗЖИЙ: Нет. Я оставил в Старфильде родном лишь мать, отца и братьев двух…
