Скитальцы

святоша, потолкуем простодушней!
Ведь из дому ты вылетел небось
как жеребец — из сумрачной конюшни!
Да, мир широк, и много в нем кобыл,
податливых, здоровых и красивых, —
жен всех мастей, каурых, белых, сивых,
и вороных, и в яблоках, — забыл?
Небось пока покусывал им гривы,
не думал ты, мой пилигрим игривый,
о девушке под липами, о той,
которую ты назвал бы святой,
Когда б она теперь не отдавала
своей дырявой святости внаем?

ЭРИК:

Я был прельщен болотным огоньком:
твоя душа мертва… В ней два провала,
где очи ангела блистали встарь…
Ты жалок мне… Да, видно, я — звонарь
в стране, где храмов нет…

РОБЕРТ:

                                     Зато есть славный
кабак. Холуй, вина! Пей, братец, пей!
Вот кровь моя… Под шкурою моей
она рекой хмельной и своенравной
течет, течет, — и пляшет разум мой,
и в каждой жиле песня.

ЭРИК:

                                   Боже, боже!
Как горестно паденье это! Что же
я расскажу, когда вернусь домой?

РОБЕРТ:

Не торопись, не торопись… Возможно,
что ты — простак, а я — свидетель ложный
и никого ты дома не найдешь…
Возможно ведь?

ЭРИК:

                        Кощунственная ложь!
Хозяин, повели закладывать… Не в силах
я дольше ждать!

(Ходит взад и вперед)

РОБЕРТ:

                        Подумай о могилах,
которые увидишь ты вокруг
скосившегося дома…

ЭРИК:

                             Заклинаю
тебя! Признайся мне, — ты лгал?

РОБЕРТ:

                                                Не знаю.

КОЛВИЛ:

(возвращается)

Возок ваш на дворе.

ЭРИК:

                                Спасибо, друг.

(К Роберту.)