Алеша, я не могу больше.
И я не могу.
Наш самый страшный день…
Наш последний день…
…обратился в фантастический фарс. От этих крашеных призраков нельзя ждать ни спасения, ни сочувствия.
Нам нужно бежать…
Да, да, да!
…бежать, — а мы почему-то медлим под пальмами сонной Вампуки{30} . Я чувствую, что надвигается…
Опасность? Но какая? О, если б ты мог понять!
Опасность, столь же реальная, как наши руки, плечи, щеки. Люба, мы совершенно одни.
Да, одни. Но это два одиночества, и оба совсем круглы. Пойми меня!
Одни на этой узкой освещенной сцене. Сзади — театральная ветошь всей нашей жизни, замерзшие маски второстепенной комедии, а спереди — темная глубина и глаза, глаза, глаза, глядящие на нас, ждущие нашей гибели{31}.
Ответь быстро: ты знаешь, что я тебе неверна?
Знаю. Но ты меня никогда не покинешь.
Ах, мне так жаль иногда, так жаль. Ведь не всегда так было.
Держись, Люба!
Наш маленький сын сегодня разбил мячом зеркало. Алеша, держи меня ты. Не отпускай.
Плохо вижу… Все опять начинает мутнеть. Перестаю тебя чувствовать. Ты снова сливаешься с жизнью. Мы опять опускаемся, Люба, все кончено!
Онегин, я тогда моложе, я лучше… Да, я тоже ослабела. Не помню… А хорошо было на этой мгновенной высоте.
Бредни. Выдумки. Если сегодня мне не достанут денег, я ночи не переживу.
Смотри, как странно: Марфа крадется к нам из двери. Смотри, какое у нее страшное лицо. Нет, ты посмотри! Она ползет с каким-то страшным известием. Она едва может двигаться…
Простите… Меня зовут Иван Иванович Щель. Ваша полоумная прислужница не хотела меня впускать. Вы меня не знаете, но вы, может быть, знаете, что у меня есть оружейная лавка против Собора.
Я вас слушаю.
Я почел своей обязанностью явиться к вам. Мне надо сделать вам некое предупреждение.
Приблизьтесь, приблизьтесь. Цып-цып-цып.
Но вы не одни… Это собрание…
Не обращайте внимания… Это так — мираж, фигуранты, ничто. Наконец, я сам это намалевал. Скверная картина — но безвредная.
