Входят Морн и Эдмин.
ЭДМИН: Позвольте вам представить господина Морна. ТРЕМЕНС: Счастлив вам услужить. Мы с вами не встречались? МОРН: (смеется)
Не помню. ТРЕМЕНС: Мне спросонья показалось… но это все равно… А где посредник? Тот старичок воздушный — Эллин крестный как звать его… вот память! ЭДМИН: Дандилио сейчас придет. Он ничего не знает. Так лучше. ТРЕМЕНС: Да: судьба слепая. Шутка не новая. Дрема долит{15}. Простите, я нездоров… Две группы: направо, у камина, Тременс и Ганус; налево — в более темной части комнаты — Морн и Эдмин.
ГАНУС: Ждать… Снова ждать… Слабею, не вынесу… ТРЕМЕНС: Эх, Ганус, бедный Ганус! Ты — зеркало томления, дохнуть бы теплом в тебя, чтоб замутить стекло. Вот, например: какой-то тенью теплой соперник твой окутан. На картины мои глядит, посвистывает тихо… Не вижу я, но, кажется, спокойно его лицо… МОРН: (к Эдмину)
Смотри: зеленый луг, а там, за ним, чернеет маслянисто еловый бор, — и золотом косым пронизаны два облака… а время уж к вечеру… и в воздухе, пожалуй, церковный звон… толчется мошкара… Уйти бы — а? — туда, в картину эту{16}, в задумчивые краски травяные, воздушные… ЭДМИН: Спокойствие твое — залог бессмертья. Ты прекрасен. МОРН:
