Человек из СССР

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Значит, я напрасно пришла.

ТАУБЕНДОРФ:

Мне кажется, его не могут интересовать эмигрантские лекции. Впрочем, только сейчас началось. Он, может быть, еще придет.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Разве что… Давайте, сядем куда-нибудь.

Они садятся на красный диванчик.

ТАУБЕНДОРФ:

Я не понимаю, неужели Алеша не бывал у вас эти дни?

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Последний раз он был у меня, когда приходили Ошивенские — значит, в четверг. А сегодня — воскресенье. Я знаю, что он очень занят и все такое. Но я как-то волнуюсь, я очень нервна эти дни. Меня, конечно, волнует не то именно, что он ко мне не приходит, а вот его дело… Хорошо ли все идет, Николай Карлович?

ТАУБЕНДОРФ:

Чудесно. У меня иногда прямо голова кружится, когда я думаю о том, что происходит.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Но ведь коммунисты умные, ведь у них есть шпионы, провокаторы… Алексей Матвеевич может попасться каждую минуту —

ТАУБЕНДОРФ:

В том то и дело, что они не особенно умные{11}.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Я хотела бы жить так: в пятидесятых годах прошлого века, где-нибудь в Глухове или Миргороде. Мне делается так страшно и так грустно.

ТАУБЕНДОРФ:

Ольга Павловна, вы помните наш последний разговор?

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Это какой? До приезда Алексея Матвеевича?

ТАУБЕНДОРФ:

Да, я говорил вам — вы, может быть, помните — что когда вам грустно и страшно, как вы сейчас изволили сказать, то я говорил вам, что вот в такие минуты я готов… словом, я готов все сделать для вас.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Помню. Спасибо, милый. Но только —

ТАУБЕНДОРФ:

(Встает и ходит по сцене.) Нет такой вещи… Я вас знаю уже три года. Я был вашим шафером — помните? — в Тегельской церковке. Потом, когда вы разошлись, когда вы разлюбили мужа — и остались одни, — я уже тогда хотел вам многое сказать. Но у меня сильная воля. Я решил, что не буду спешить. Три раза Алеша уезжал в Россию, я вас навещал — не очень часто, не правда ли? Нарочно. Мне казалось — ну, мало ли что, — что вы, может быть, кого-нибудь другого… или что перед Алешей… ну, нехорошо как-то. Но теперь я понял…

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Николай Карлович, ради Бога, не надо…

ТАУБЕНДОРФ:

Теперь я понял, что дольше ждать не нужно, — я понял, что Алеша и вы совершенно, совершенно друг другу чужие. Он все равно не может вас понять. Я это не ставлю ему в вину, — вы понимаете, я не имею права не только осуждать его, но даже разбирать его поступки. Он изумительный, он что-то совсем особенное… Но — он променял вас на Россию. У него просто не может быть других интересов. И поэтому я не виноват перед ним.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Я не знаю, Николай Карлович, должны ли вы говорить мне все это.

ТАУБЕНДОРФ:

(Опять садится.) Конечно, должен. Молчать — прямо невозможно. Слушайте: я у вас ничего не прошу. То есть, это глупости, — я очень даже прошу. Может быть, если постараться, поднатужиться, можно заставить себя — ну хотя бы заметить человека?

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Постойте же… Тут происходит недоразуменье.

ТАУБЕНДОРФ:

Нет, нет! Я все знаю, что вы скажете. Я знаю, что я для вас просто Николай Карлович, — и никаких испанцев! Но ведь вы вообще никого не замечаете. Вы тоже живете только мечтой о России. А я так не могу… Я бы для вас все бросил… Мне черт знает как хочется перебраться туда, но для вас я бы остался, я бы все для вас сделал…

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Ну, постойте. Успокойтесь. Дайте мне вашу руку. Ну, успокойтесь. У вас даже лоб вспотел. Я хочу вам сказать что-то совсем другое.

ТАУБЕНДОРФ:

Но почему? Почему? Вам со мной никогда не было бы грустно. Ведь вам грустно только потому, что вы одна. Я бы вас окружил… вы — мое упоенье…

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Я скажу вам то, чего никогда никому не говорила. Вот. Вы… вы немного ошиблись. Я вам скажу правду. Меня Россия сейчас не интересует, то есть интересует, но совсем не так страстно. Дело в том, что я никогда не разлюбила моего мужа.

Молчание.