И явным стал рассказ мой для отца, — От самого начала до конца. Когда меня он выслушал, на миг Он старой головой своей поник. Поняв мою жестокую судьбу, Вознес он вседержителю мольбу, Который дочь его от смерти спас. «В чем благо, — он спросил, — теперь для нас?» А я: «Меня прогнал в пустыню шах, Свой гнев обрушил на рабыню шах, И путами я связана была, Но мало я наказана была. Я спасена по милости творца. Скажи: кто убивает мертвеца? Вернуться в шахский я должна чертог, Своим лицом коснуться шахских ног! Увы, прощенья нет моей вине, Была достойна смерти я вполне, Но если бог мне дал вторую жизнь, Я шаху вновь свою дарую жизнь. Меня ведет к нему жестокий стыд. Пусть вновь меня накажет иль простит. Я — грешница, но шах — защита мне, К прощению тропа открыта мне. Моя гордыня — враг заклятый мой, Его величие — ходатай мой. Раскаянье прочтя в моих очах, Помилует меня высокий шах». Так я сказала. Но вскричал ходжа, От страшного волнения дрожа: «Опомнись! Что рекут твои уста? Иль трапезою жизни ты сыта? Как можно к шаху возвратиться вновь, Когда он щедро проливает кровь За слово, сказанное невпопад? В своем ли ты уме? Тебя казнят! Огню подобен шах. Его не тронь: Коснешься — обожжет тебя огонь. Он пламя гнева широко простер. Кто добровольно всходит на костер? Поглубже скроем от него следы: От шаха дальше — дальше от беды. А если шах в отчаянье придет, Свою вину в раскаянье поймет, — Молва о том, что гнев его погас, Докатится, бесспорно, и до нас, Тогда легко дорогу мы найдем, К раскаявшемуся вернемся в дом. Пока же он упорствует во зле, Спасение найдем в чужой земле».
