Смятение праведных

И горные вершины озарил,
И коврик свой молитвенный раскрыл,

Ночь утащила черный свой престол,
И веник утра след ее замел,

И мускус, сеявшийся над землей,
Сверкающей сменился камфарой.

И вот нежно-лиловый небосвод
Раскрыл в росе златой тюльпан высот.

Эбен дарчи слоновой костью стал,[11]
И желтым жаром запылал мангал.

Рассветный сумрак в утреннем огне
Сгорел; померкли звезда в вышине.

Павлиньих перьев ночи блеск исчез,
И стало чистым зеркало небес.

И человек открыл глаза свои —
В забвенье бывший, как в небытии.

Как жизнь, он ветер утренний вдохнул,
Завесу тьмы забвенья отогнул.

Рожденный в мире, мира он не знал
И самого себя не понимал,

Беспечному подобен ветерку,
Не ведая, что встретит на веку.

Явленья мира стал он изучать,
Со всех загадок снять хотел печать.

Чем больше было лет, чем больше дней,
Разгадка становилась все трудней.

Все было трудно робкому уму,
И откровенья не было ему.

И, не уверен, слаб и удивлен,
В чертоге мира занял место он.

И безнадежен был, и в некий час
Из неизвестности услышал глас:

«Вставай! Простор вселенной обойди!
На чудеса творенья погляди!»

Он встал, пошел — и видит пред собой
Сады Ирема, светлый рай земной.

И вечный он презрел небесный сад,
Овеян чарами земных услад,

Где древеса, склоняясь до земли,
Густые ветви с лотосом сплели.

Что небо перед их густой листвой?
В их тень уходит солнце на покой.

Там стройных кипарисов синий лес
Стоит опорой купола небес.

Там тысячью широколапых звезд
Чинар шумит — защита птичьих гнезд.

И лишь зимой, как золото, желты,
С чинара наземь падают листы.

Сандал листвой вздыхает, как Иса,
Умерших оживляет, как Иса.