Вспоминая, Кузьма радовался быстрому плаванию. «Добро бежим», — сказал бы сейчас Пешков, думал он. Не знал солдат, что товарища его по походу, старого казака Кузьмы Пешкова не стало этим утром, когда на восходе солнца проиграли линейцы подъем. Не знал, что осиротела Настя, осталась одна.
С утра на воде было прохладно, а к полудню, когда дошли до устья горной речки Урки, спины у гребцов взмокли, то один, то другой начали сбиваться с ритма. И когда весло ударялось о весло, унтер- офицер Ряба-Кобыла начинал считать: «Ать-два, разом! Ать-два, разом!» Гребцы приноравливались под счет и опять в лад взмахивали веслами. Здесь баржи 13-го батальона догнал катер генерал-губернатора. За ним на привязи тянулась лодка с навесом. Генерал, когда баржи поравнялись с ним, крикнул:
— Чьи суда?
— 13-го линейного Сибирского батальона! — доложил Дьяченко.
— Хорошо плывете, солдаты! Благодарю за службу! — привычно крикнул Муравьев.
Дождавшись, когда солдаты, радуясь передышке, опустили весла и вразнобой ответили: «Рады стараться!» — генерал опять крикнул, указывая на долину Урки:
— По этой реке, солдаты, дважды выходил на Амур Ерофей Хабаров. Ура, ребята!
На генеральском катере было две смены гребцов, и он быстро обогнал баржи батальона. С лодки, прицепленной к катеру, помахал, узнав Перфильева, молодой казак. Зауряд-есаул тоже махнул ему фуражкой и сказал Дьяченко:
— Наш парень. Сотника Богданова сын Роман. Грамотный, черт! Три зимы в станичной школе учился в Цурухайтуевской крепости да еще зиму в Нерчинском заводе. А сейчас генерал его писарчуком взял. Он, вишь, прошлой зимой навстречу отряду Облеухова выезжал, продовольствие возил и одежу.
За Уркой русло Амура тесно зажали скалы, течение здесь стремительно неслось на восток, и командир батальона, дождавшись, когда катер Муравьева обогнал передовой 14-й батальон и скрылся за поворотом, решил дать передышку гребцам.
— Суши весла! — скомандовал он. — Рулевые, не дремать!
Игнат Тюменцев, давно уже выгребавший из последних сил, с радостью опустил весло и вытер рукавом пот. Поначалу, как выехали на Амур, он, как и все, смотрел на берега и даже переговаривался с соседями. Но через час, когда солнце все сильнее начало припекать спину, а руки и ноги заныли от однообразных движений, ему было уже не до лесов и гор. Он думал только о том, как бы не сбиться и не подставить свое весло под весла других гребцов. Сейчас, привалившись к борту, он отдыхал, зажмурив глаза.
Кузьма Сидоров сбросил за борт ведро, привязанное к веревке, и зачерпнул воды. Ведро пошло от гребца к гребцу. Пили прямо через край, обливаясь и покрякивая.
Когда усталость немного отошла, стали закуривать, передавая друг другу тлевший трут, заговорили:
— Водою плывучи, что со вдовою живучи, — вздохнул кто-то.
— А что со вдовой! Какая вдовушка попадется, а то и девку не надо.
— И чего Амур ругали, — вступил в разговор Игнат. — Я ж его не знаю как боялся, когда в батальон пришел. А тут подходяще. Тайга добрая. Козы, поди, есть, белки.
— Да уж этого добра здесь полно, — подошел к солдатам Перфильев. — Безлюдье тут. А где человека нет, там зверю приволье.
— И правда, ребятушки, плывем, плывем, а ни деревеньки тебе, ни заимки, — удивился Игнат.
— Вот так оно до моря, — сказал Перфильев. — Лежит земля, человека ждет, как девка перезревшая.
Дьяченко, попыхивая трубкой, стоял за Перфильевым, слушал и посмеивался в усы.
— Ну, Тюменцев, — сказал он Игнату, — понимаешь теперь, зачем нужны линейные солдаты?
— Так грести, — сказал Игнат.
Соседи Игната засмеялись.
— А грести зачем?
Игнат завертел головой, ища поддержки у товарищей, и, не встретив ее, сказал:
— Чтобы плыть…
— Куда же плыть? — не отставал капитан.
— Знамо, куда! Вперед…
— Вот, вот — вперед. А я что говорил: линейцы всегда впереди, на первой линии. А за нами, Тюменцев, деревни встанут, а может, и города.
— Дошло? — спросил Ряба-Кобыла.
— Так дошло, — под смех товарищей согласился Игнат и распрямил плечи. «А верно, — подумал он, — мы же передовые. Вот ведь как, а! Только насчет деревень и городов капитан зря говорит. Когда их тут построишь».
Первый короткий привал, всего на один час, сделали в конце долины, протянувшейся на много верст по левому берегу Амура, возле устья речки Игнашиной. Остановился здесь только 13-й батальон, потому что с ним плыл зауряд-есаул Перфильев, отвечавший за выбор удобных мест для новых станиц. 14-й батальон, не задерживаясь, ушел дальше.
У берега стоял генеральский катер. Сам Муравьев расхаживал по траве, что-то показывая поручику Венюкову. Тот держал в руках картонную папку и водил по ней карандашом — чертил план. За ними, не отрываясь, ходили еще два чина с генеральского катера. Шел Муравьев — шли и они, останавливался он — замирала и свита. Муравьев торопливо срывался с места и быстро шагал вперед — спутники его тоже убыстряли шаг. Это были начальник канцелярии Муравьева и переводчик с китайского языка Шишмарев и полковник Моллер.
— Ну что, Василий Сергеевич, — сказал генерал-губернатор Перфильеву, когда тот соскочил с баржи и поднялся на луг. — Вот здесь и заложим станицу Игнашину. Первую станицу на Верхнем Амуре.
— Подходящее место, ваше высокопревосходительство, — согласился Перфильев. — Мы его с позапрошлого года заметили.
Обернувшись к Дьяченко, генерал приказал:
— Распорядитесь, капитан, вырыть яму и приготовить столб. Поставим здесь знак. А ты, Богдашка, запиши в своем журнале, — сказал он молодому писарю Богданову: — 26 мая 1857 года при устье реки Игнашиной, в шестидесяти трех верстах от станицы Усть-Стрелочной.! Так, Михаил Иванович, выходит по вашей карте?
Венюков подтвердил.
— Ну-с, вот, в шестидесяти трех верстах, записал? Заложена станица Игнашина.
Начальник путевой канцелярии, молодой еще чиновник Шишмарев захлопал в ладоши, его поддержали офицеры.
Линейцы вырыли яму, срубили дерево, обтесали его. На стесе Венюков сделал надпись: «Станица Игнашина». Столб вкопали на берегу, чтобы его сразу можно было заметить с реки.
Генерал снял фуражку, перекрестился и сказал торжественно:
— Первый столб первой станицы!
Не выбирал дня старый казак Кузьма Пешков, когда умирать, поэтому и похоронили его в спешке, самые близкие соседи. Да и тем некогда было: кто в сплав готовился, кто сам переселялся на Амур. Уже и плоты с линейными солдатами покачивались на Шилке и Аргуни, ждали переселенцев. Командир оттуда, молоденький подпоручик, заглядение для молодух, каждый день наведывался в станицу, торопил со сборами. Ему, видишь ли, поскорей на Амур хотелось. А попробуй соберись — и то жалко бросить, и другое. Всей-то тяжести, кроме скота, разрешалось брать пятьдесят пудов на семью. Вот и задумаешься, что взять, что оставить. Не на день уезжали казаки — совсем покидали станицу. А тут Васька Эпов бегает, глотку дерет: «Собирайся, паря, мать… Последний срок вам на отъезд — девятое июня!»
Спасибо, линейный подпоручик помог гроб сбить. Прислал двух солдат, и те в полдня управились. Зато чуть не похоронили Кузьму без попа. В Горбицу послать некого, да и все лодки в разгоне. Как раз перед тем, как преставиться Кузьме, был в станице не простой поп, а, сказывают, архимандрит, да ушел с царевым
