какой-то человек, может, его дядька, который подбрасывает Кузьму, еще мальца, высоко над головой…
Михайлы Лешего не было с друзьями. Он стоял на часах у баржи. Отсюда хорошо было видно, как старается оркестр, как в лад покачиваясь, поют голосистые солдаты. Видел он, как из генеральской каюты вывели под руки в одной исподней рубахе важного маньчжура, как подвели его к корме и он справил прямо в Амур малую нужду. А через открытую дверь каюты сияли разноцветные бутылки с разными наливками. Глядя на них, думал Михайло, что хорошо бы сейчас опрокинуть крышку спирту, гляди, и стоялось бы на посту бодрее.
Утром генерал сказался больным и отправил в Айгунь с Перовским и Шишмаревым проект договора. К себе он вызвал капитана Дьяченко и вручил ему приказ: основать военный пост, имея в виду будущее пребывание в нем всего 13-го батальона, на Амуре в месте, указанном на карте.
— Смотрите, — сказал Муравьев, развернув вычерченную от руки карту. — На устье Уссури уже стоит наш казачий пост. Но место то в стороне от пути вашего следования. От казачьего поста к Амуру ведет протока Амурская. Вам надлежит выбрать место для военного поста где-то здесь, на правом берегу Амура. Выбрать такое место, откуда 13-й батальон мог бы во всякое время спускаться и к устью Амура, и подниматься вверх по реке, если то потребуется.
— Когда прикажете отправляться? — спросил Дьяченко, разглядывая карту.
— Сегодня же, — сказал Муравьев. — Накормите поплотнее солдат и — в путь! Я надеюсь, что мы поладим с китайцами и договор о разграничении будет заключен еще в мае.
Часа через три, перед самым отплытием передового отряда 13-го батальона, вернулись из Айгуня Перовский и Шишмарев. Перовский пошел докладывать генерал-губернатору о ходе переговоров, а Шишмарев зашел к Дьяченко.
— Поздравляю с дальней дорогой! — воскликнул он. — Когда отваливаете?..
— Уже готовы. Генерал нас торопит. Ну, а как там, Яков Парфентьевич, в Айгуне?
— Пока читаем то по-китайски, то по-русски, то по-маньчжурски наш проект договора. Я порой забываю, какой язык мой родной. А наши партнеры усиленно внушают нам мысль о величии Срединной империи, о ее превосходстве над всеми другими государствами и народами. Сегодня Айжиндай даже вскочил, когда прочитал в преамбуле договора фразу: «Ради большей славы и пользы обоих государств». «Зачем тут упомянуто слово «слава»? — воскликнул он. — Наше Дайцинское государство и без того так славно, что большей славы ему желать нельзя!»
— Да, — вспомнил Шишмарев, — кончилась карьера нашего Убошки.
— Убошки? Этого нашего постоянного соглядатая! Каким же образом? — заинтересовался Дьяченко.
— А вот слушайте! Возвращаемся мы сегодня с переговоров. А там во дворе амбаня уйма всяких клетушек и перегородок. Слышим, за стенкой кто-то истошно вопит. И вместе с криком звуки такие, будто перину там выколачивают. Мы с Перовским переглянулись, замедлили шаги. Провожал нас секретарь амбаня Айжиндай. Заметив наше недоумение, он закричал по-маньчжурски: «Хватит с него!»
Глядим: из-за стенки выскакивает, сверкая голой спиной, подтягивая штаны, Убошка. Увидел нас, крутнулся и юркнул в какую-то каморку. Айжиндай стоит, хохочет, отсмеялся и сказал нам: «Подарки укрывал. Получит у вас подарок и припрячет, а его надо сперва своему начальнику показать. Если разрешит начальник, можно себе оставить, не разрешит — надо ему или самому амбаню отдать…»
Больше он, конечно, в Благовещенске не появится. Ну, заговорился я. Пойду к Николаю Николаевичу. Попутного вам ветра и большой воды!
— Спасибо, Яков Парфентьевич! — искренне поблагодарил его Дьяченко. — Заезжайте к нам в новый военный пост!
— Заманчиво, но не обещаю! — уже на ходу ответил Шишмарев.
Яков Васильевич вышел на палубу. Дул попутный западный ветер. Уровень воды в Амуре был в это лето довольно высоким. Во всяком случае начало плавания обещало быть удачным. Солдаты, пообедав на берегу, уже собрались на баржах. «Ну что ж, в дорогу, — подумал капитан. — Все дальше от Иркутска… На край Азии».
— Убрать сходни! — скомандовал он и улыбнулся, вспомнив Козловского: «Уж он-то обрадуется, узнав, куда предстоит путь батальону».
— Сходни на борту! Сходни на борту! — ответили с барж.
— Отваливай! — словно обрывая этой командой мысли о сыне и жене, крикнул капитан.
Николаевск утопал в снежных сугробах, когда в конце февраля, так и не дождавшись ни одной вести из Селенгинска, Михаил Александрович Бестужев отправил родным последнее письмо. Это было его восьмое письмо из Николаевска. Первое он послал с приказчиком Чуриным еще в сентябре прошлого года, сразу по прибытии в молодой амурский город, основанный Геннадием Ивановичем Невельским. По казенным сообщениям стало известно, что Чурин прибыл в Аян в начале октября. Затем поступила весть, что 12 ноября он отправился дальше из Якутска, следовательно, до Иркутска добрался в конце месяца. Какие задержки не накидывай, а в Селенгинск письмо пришло в начале декабря. И Михаил Александрович терпеливо ждал ответа.
Три раза в Николаевск приходила почта зимним путем через Удский острог, но писем ни от сестер, ни от жены не было. Михаил Александрович уже склонен был думать, что сестры, несмотря на просьбы подождать его возвращения, уехали в Россию. Но не могла же уехать вместе с ними жена! И с возвратной зимней почтой, с каждой оказией, он писал и писал в Селенгинск.
Зима в Николаевске в этот год стояла на удивление хорошая, с оттепелями, когда вдруг начинало капать с крыш, с ясными солнечными днями. Ни разу еще не случилось той страшной пурги, которая, по рассказам людей, проживших здесь два-три года и потому считавших себя старожилами, каждую зиму налетала на город и заносила его по самые крыши. Правда, снег выпал глубокий. Но какая же зима без снега!
Рассчитавшись лишь в ноябре с грузами, устроив и обеспечив рабочих самым необходимым, Михаил Александрович теперь писал отчет и строил различные планы возвращения.
От плавания в Америку пришлось отказаться сразу по прибытии, и с этим Бестужев уже смирился. Но тем сильнее его влекло домой, сперва он думал возвращаться через Аян и Якутск. Но для того, чтобы достичь Аяна, надо было дождаться, когда очистится ото льда амурский лиман. А это, как говорили ему бывалые николаевцы, происходит не ранее начала июня. Из Аяна его ожидал путь в тысячу верст по оттаявшим топям, броды через многочисленные речки, а потом еще две тысячи верст на утлых лодчонках, которые надо было тянуть бечевой против течения.
Услышав о его намерении, Петр Васильевич Казакевич, знавший эту дорогу, сказал: «Зимой еще куда ни шло, но летом я соглашусь лучше дважды подняться и спуститься по Амуру, нежели еще раз испытать прелести подобного пути».
Бестужев собирался дождаться в Николаевске прибытия пароходов «Амур» или «Лена». Но вскоре поступило известие, что «Амур» прочно стал на мель близ устья Уссури, и еще неизвестно, что будет с пароходом, когда начнется подвижка льда. О «Лене» же сообщали, что она отправилась из Усть-Зейской станицы с генерал-губернатором и тоже села на мель. Николай Николаевич ее бросил и поплыл дальше на лодке.
Так поколебавшись до февраля и еще и еще раз взвесив все возможности, Михаил Александрович решил возвращаться самостоятельно по Амуру.
В середине марта, как раз на страстной неделе, простившись со всеми николаевскими знакомыми, он отправился на почтовых лошадях в Мариинск, где и стал ожидать вскрытия реки. Это давало выигрыш в триста верст пути. Да и ледоход здесь проходил гораздо раньше, чем в Николаевске.
Мариинск с заметным издали бревенчатым домом батальонного командира, поставленным на самом возвышенном месте отступившего от берега холма, с казармами и небольшими домами офицеров, с неуклюжими сараями казенных складов и цейхгаузов, с лавкой и жильем поселившегося здесь купца, казался оживленным поселением. Здесь, к удивлению своему, Михаил Александрович увидел много женщин,
