Поспешно отваливаются вправо, к обочине, возы с черным, прелым сеном, бестарки с навозом, грузовики. Трубников вцепился рукой в железную скобу…
Валежин достает из чемодана инструменты, белый врачебный халат. Закрывает чемодан и засовывает его вместе с другими своими вещами под лавку. Он явно распрощался с мыслью о скором отъезде.
— Вскипятите воду, — говорит он Надежде Петровне, надевая халат.
Вездеход мчится по улицам города. Подъезжает к старому зданию больницы и останавливается. Трубников быстро подымается по обшарпанным, ступенькам, толкает тяжелую дверь.
Кажется, что время остановилось в доме Трубниковых. Надежда Петровна все так же мерно покачивается, сидя на лавке, будто отмеривает секунды своего мучительного ожидания. Но когда из другой комнаты вышел Валежин с тазом в руках, она мигом вскочила с лавки.
— Он больше не задыхается, — успокоительно проговорил Валежин и вдруг в порыве внезапной слабости прислонился к притолоке и закрыл глаза. Валежин быстро овладел собой. — Дайте крепкого чая и… выделите мне отдельную посуду…
По вечереющей размытой дороге мчится вездеход. Его заносит, выбрасывает к обочине, кажется, что он вот-вот опрокинется.
К баранке приникло широкое, бледное лицо Алешки Трубникова. Рядом с ним — старичок профессор Колпинский. Воинственно торчит клинышек бородки из-под бобрового воротника старомодной шубы на лире.
— Молодой человек, — обращается старичок к Алешке, — тише едешь дальше будешь — правило не для вашего возраста.
— Опрокину, товарищ профессор, сами же заругаете! — огрызнулся Алешка.
— А вы думали, похвалю! И все-таки поднажмите.
Вездеход с воем устремляется вперед, ныряет в глубокую яму, огромная мутная вода ударяет в переднее стекло…
Изба бывшей хозяйки Валежина. С печи доносится легкое похрапывание. Тонко пискнула дверь, зажегся свет, с чемоданом в руках вошел Валежин. Старуха кубарем скатилась с печи.
— Свят, свят, свят! — забормотала крестясь.
— Не пугайтесь, Ведьма Иванна, это я. И пока еще во плоти, — проговорил Валежин. — Пришел помирать, а вас назначаю своей душеприказчицей… не волнуйтесь, наш договор остается в силе: сподники за вами…
Сырое серое утро. Рассвет медленно вползает в окна. Все отчетливее вырисовываются очертания предметов, наполняющих дом Трубникова.
Мы видим Надежду Петровну, окаменевшую в своем горе. Она сидит перед кроваткой сына.
Во дворе, под навесом, Трубников строгает доску, установленную в струге. Он строгает тяжело и неловко, сжимая рубанок своей единственной рукой. Капли пота, будто слезы, стекают по его притемнившемуся лицу…
С ночного дежурства в обычном драном, засаленном полушубке, треухе и толсто подшитых валенках, с берданкой за плечом бредет Семен. Подходит к плетню вокруг Егорова двора, с мрачным сочувствием глядит на трудную, неловкую работу брата.
— Подсобить? — проговорил с натугой.
Егор поднял голову и глазами показал: не надо, должен сам… Что-то былое, неискалеченное жизнью на краткий миг проскользнуло между двумя близкими по крови людьми. Семен понимающе качнул головой и медленно пошел прочь.
В избе, в той же позе, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой, закоченела над кроваткой мертвого сына Надежда Петровна.
Трубников, кончив строгать, начинает сколачивать маленький детский гроб. Гвозди он держит во рту.
— Где я могу остановиться? — тихо спрашивает, входя под навес, старичок профессор.
— Остановиться? Зачем? — рассеянно говорит Трубников.
— Я задержусь здесь, пока доктор Валежин не будет вне опасности…
Лицо Трубникова сделалось сухим и мертвым.
— Доктор Валежин отсосал дифтерийные пленки у вашего сына, — так же тихо говорит профессор. — К сожалению, даже эта крайняя мера не помогла…
Жаркий июльский день. По правую руку от большака — старое деревенское кладбище, заросшее высокими травами, таволгами, шиповником. Двое людей стоят у низенькой могильной ограды. Это Трубников и Надежда Петровна.
На старой, замшелой плите можно разобрать: «Евдокия Семеновна и Иван Денисович Трубниковы», рядом — новое гранитное надгробие «Максим Трубников 1948–1952». На могилах — охапки свежих полевых цветов.
Надежда Петровна наклонилась и поправила цветы на могиле сына. Трубниковы медленно побрели с кладбища назад в Коньково.
На большой дороге им повстречался бродяга с тощим мешком за спиной. На бродяге была поношенная брезентовая курточка, штаны из мешковины с пузырями на коленях и кепочка-блин. Но самым удивительным была его обувь: самодельные мокасины из автомобильной покрышки, подвязанные веревками.
— На Турганово я правильно иду? — спросил бродяга.
— Правильно, — ответила Надежда Петровна, — все прямо, прямо, никуда не сворачивая.
Бродяга отблагодарил, дернул за козырек свою кепочку и заковылял дальше.
Что-то странное творилось с Трубниковым. В памяти с одуряющей ясностью возникла сопровождавшая его сквозь юность, молодость и зрелость, сквозь всю его боевую жизнь песнь войны и победы, песнь железной стойкости и яростной атаки. Но при чем тут этот жалкий бродяга? Трубников смятенно глядит ему вслед.
И странно — бродяга тоже остановился, оглянулся…
— Кочетков!.. Вася! — совсем негромко позвал Трубников.
Медленно, неуверенно, вытянув вперед шею, бродяга пошел навстречу Трубникову.
Надежда Петровна, ничего не понимая, смотрит на мужчин. Они стоят посреди пустой дороги и глядят друг на дружку, два человека, по которым жизнь проехалась колесом. Но один лишился лишь части тела, а из другого годами вышибали душу. И Кочетков долго не узнает Трубникова. Наконец он произносит дрожащими губами:
— Егор?.. Какими судьбами?
— Вернулся на круги свои, тут моя родина. А ты?
— Определен в Турганово на местожительство.
— Определен?
— Я же актирован… Ну, отпущен по состоянию здоровья… Пеллагра, грудная жаба и прочие мелочи…
— Вот что! — решительно говорит Трубников. — Плевать на Турганово, ты останешься здесь.
— Здесь — на дороге? — улыбнулся Кочетков.
— В Конькове. Я тут председатель колхоза.
— А разрешение?
— Ни о чем не думай. Я сам все улажу. Идем к жене…
За щедро накрытым столом сидят Трубников и Кочетков.
— Тебе о прошлом не хочется говорить? — спрашивает Трубников Кочеткова.
— Нет, отчего же? Но все так просто… получил я десятку, за Испанию.
— За Испанию?
— Да… Связь с Кольцовым, Антоновым-Овсеенко…
