— А что с ними?
— Их давно нет. Уцелевает лишь мелкая сошка вроде меня.
— Что с женой? С Леночкой? — тихо спрашивает Трубников.
— С ними, слава богу, обошлось. Аня вышла замуж. Он усыновил, или как: это… удочерил Леночку, ей сказали, что я умер.
— И это ты называешь «обошлось»? — с болью спросил Трубников.
— Конечно, могло быть хуже, ведь Аню тоже могли взять… Знаешь, Егорушка, когда побываешь там, на многие вещи смотришь другими глазами.
— Ты кем работал там? — переменил разговор Трубников.
— Сперва на лесоповале, затем банщиком и под конец дорос до счетовода.
— Вот, будешь у нас бухгалтером.
— И буду, где наша не пропадала!
— тихо и тоскливо запел Кочетков.
Зрачки острых глаз Трубникова жестко сузились, он словно боится, что Кочетковым овладеет расслабленность.
— запевает он твердым, почти злым голосом.
Старая революционная песня доходит до сердца Кочеткова. Задумчиво улыбаясь, он тихо подпевает:
— …Помогать? Нет, не будем! — резко говорит Трубников.
Он сидит в своем кабинете за письменным столом. Напротив него Сердюков, председатель колхоза «Маяк», мужчина с буденовскими усами. За другим столом, стоящим под углом к первому, наклонился над картой полей Игнат Захарович, бывший слепец. Он что-то помечает на карте полей.
— Не по-партийному это, Егор Иванович! — вздыхает Сердюков и утирает большим клетчатым платком вспотевший лоб.
— А хозяйствовать, как у вас в «Маяке», — это по-партийному?
— Зашиваемся мы с сенокосом. А у нас обязательства… — тянет свою погудку Сердюков.
— Хочешь на чужом горбу в рай въехать? Не выйдет. Почему вы зашиваетесь?
— Людей не хватает.
— А куда же они делись?
— Разбрелись по белу свету, — поднял над картой голову Игнат Захарович. — Кому охота за одни палочки спину гнуть?
— Не за одни палочки, — поправляет своего бригадира Трубников. — У Сердюкова, считая его самого, три Героя Соцтруда и восемь орденоносцев.
— Полно зубы скалить! — не выдержал Сердюков. — Который сознательный колхозник, патриот своей Родины, для любимого государства… — Он запутался в пустословии.
Трубников закончил за него:
— …Может питаться святым духом.
— Так отказываешь?
— Нет, не отказываю.
Председатель «Маяка» задышал, как окунь, лицо его озарилось восторженной улыбкой.
— Егор Иванович, ангел, мне бы хоть десяток мужичков!
— Об этом и думать забудь, — холодно перебивает Трубников. — Ставь вопрос перед своими колхозниками, чтобы «Маяку» с «Трудом» жить под одной крышей. И нам польза, и государству.
— Хитро придумал, Егор Иванович! — прищурился Сердюков. — Не можешь ты моей славы переварить.
— Какая там слава! — устало махнул рукой Трубников. — Хочешь, я под тебя пойду замом или парторгом?
— Хитер, хитер! Да на каждую хитрую рожу у нас перехитрик есть. У тебя голосов больше — стало быть, тебя и выберут.
— Ты дело говори: будет польза, если объединимся?
— Понял я тебя, — не обращая внимания на слова Трубникова, говорит Сердюков. — Думал, хоть горе тебя смягчило, а ты еще лютее самолюбием стал.
— Ты мое горе не трожь, — сухо говорит Трубников. — А вот о разговоре нашем подумай…
— Дядя Егор! — В кабинет влетает Алешка Трубников. — Беда! — Он осекся, увидев, что Трубников не один.
— Давай, что там у вас? — И Трубников подал руку Сердюкову.
Но тот не торопился уходить, заинтересованный паническим сообщением Алешки.
— Нюрка Озеркова грозится все руководство перестрелять! — выпаливает Алешка.
— Что ж, мысль интересная, — так же хладнокровно говорит Трубников. — А за что?
— За Ваську!
— За какого Ваську? Ширяева, что ли?
Трубников поднялся из-за стола и вместе с Игнатом Захаровичем и Алешкой выходит из правления. Сердюков следует за ними.
— Да за бычка Ваську. Его на бойню хотели гнать, а она заперлась в телятнике, берданку отцову высунула. «Убью, говорит, всякого, кто подойдет». Бригадир сунулся, она как ахнет!
— Бычок этот без дыхания родился, — с улыбкой говорит Игнат Захарович, — она его выходила, ухаживала, как редкая мать за своим дитем.
— Сильна дисциплина у вас в колхозе! — тоном превосходства замечает Сердюков.
