Трубников долго, внимательно изучает взглядом Сердюкова.
— Что уставился? Нешто на мне нарисовано?
— Да глупость.
— Вот те на! Опять ты умный выходишь, а я дурак?
— Конечно, надо бы понимать: любовь к делу выше дисциплины.
Они походят к телятнику и застают тут странную картину: из маленького окошка под стрехой торчит ствол берданки, а над ним горят два огромных, яростных девичьих глаза.
По-пластунски, укрываясь за кусточками, неровностями земли, к телятнику ползут длинновязый Коршиков, скотница Прасковья, толстомордый парень Миша Костырев.
Полюбовавшись этим зрелищем, Трубников крикнул:
— Отставить атаку!
«Ползуны» поднялись, отряхивая подолы и брюки, а Трубников направляется к телятнику.
Ствол ружья переместился, целя в грудь председателю.
— Не подходите, дядя Егор, стрелять буду!
— Хватит бузить, выходи.
— Не выйду!.. Не дам Ваську!.. — со слезами кричит девушка. — Я его из соски поила!.. Не подходите!..
— Да уймись ты! Не тронут своего Ваську. Я велю другую животину сдать.
Ствол опустился.
— Правда?.. Не обманете?.. — детским баском говорит Нюрка.
— Слово!
— Тогда я его покамест к себе заберу.
— Валяй.
Дверь сарая распахивается, и с ружьем наперевес выходит Нюрка, стройная, тонкая девушка с загорелыми ногами и гордо поставленной головой. За ней трусит, как собачонка, рыжий бычок со звездочкой на плоском лбу.
— Что, взяли? — с вызовом бросает Нюрка своим преследователям и торжествующе палит в воздух, как: бы салютуя своей победе…
Никто и не заметил, как Коршиков оказался на земле. Поднявшись, он желтым пальцем погрозил Нюрке.
Ты эти ухватки брось — по руководству стрелять!
Трубников оборачивается, ищет кого-то взглядом.
— А где этот… герой? Поучился бы, как надо к колхозному делу относиться.
— А он понял, что убивства не будет, да и убег, — говорит Игнат Захарыч.
Подходят Коршиков и скотница Прасковья.
— Хорошая девушка, — говорит Трубников о Нюрке. — Вот бы ее сюда заведующей.
— Да, не мешало бы омолодить наш комсостав, — говорит Игнат Захарыч. У нас вон тридцать пять человек десятилетку окончили, а еще никто к месту не определен.
— Опять же — люди с образованием, не то что мы, — встряла Прасковья.
— Ну, не прибедняйся, старая. А вообще я и сам думал, что надо молодых выдвигать. Да вас, чертей, обижать не хотелось. Ждал, когда сами заговорите.
Старики улыбаются — им приятно такое отношение не склонного к чувствительности Трубникова.
— Вот и дело, — подводит итог Игнат Захарыч. — Построишь санаторию будем в хвойных ваннах плавать.
— И я буду плавать, — встревает Прасковья.
В это время подкатывает запыленный «Москвич» и круто тормозит.
— Егор Иваныч, принимайте гостя! — вылезая из машины, говорит Клягин. Московский корреспондент.
Трубников сразу мрачнеет.
— Вез бы его в «Маяк».
— У него тема тонкая, — простодушно говорит Клягин. — «Растет благосостояние колхозников».
— А-а! Тогда ему в «Маяке» и делать нечего! — усмехается Трубников.
Подходит корреспондент, дородный, солидный, не первой молодости, здоровается с Трубниковым, проницательно заглядывая ему в глаза.
— Знакомьтесь, — говорит Клягин.
— Коробков.
— Трубников. Чем могу служить? Корреспондент тянется за блокнотом.
— Прежде всего, меня интересуют ваши, соцобязательства и цифры.
— Спрячьте книжечку, поживите у нас, познакомьтесь с хозяйством, с людьми, тогда поговорим.
— Задание оперативное, — значительно говорит корреспондент. — Материал должен быть в субботнем номере.
— Так не пойдет… — начал было Трубников.
— Это задание оттуда… — И вместо положенного слова «сверху» корреспондент тычет пальцем в небеса.
— Понимаешь, Егор Иваныч… — И Клягин тоже указывает перстом вверх.
— Прасковья! — кричит Трубников. — Веди товарища в правление! — И, повернувшись к корреспонденту: — Там вся наша цифирь вывешена…
Гордая поручением Прасковья уводит корреспондента.
Вдоль межи, делящей льняной массив на два поля, идут Трубников и Клягин. В стороне их поджидает «Москвич». Поля резко отличаются одно от другого. На одном лен высок, густ и строен, на другом — низкоросл, редок, да к тому же поклонился земле. Оба поля не бедны сорняками, но на первом идет прополка, там трудятся с полсотни-женщин, на другом ничто не мешает пышному цветению сурепы.
— Убедительно? — спрашивает Трубников. — Или дальше пойдем?
Клягин рассеянно покусывает травинку.
— Никакой Америки ты мне не открыл, — говорит он нехотя.
— А я не Колумб, я хозяйственник, и повторяю: надо нам с «Маяком» объединиться.
— Едва ли тебя поддержат, — так же вяло и рассеянно говорит Клягин. Сердюков о районе думает, а ты, Егор Иваныч, только о своем колхозе. Когда в районе с планом туго, Сердюков все как есть отдает, а из тебя зернышка не вытянешь.
— Опять, что ль, средние цифры? — пренебрежительно бросает Трубников. Процент натянуть?..
— Да, опять! — вспыхнул Клягин. — Ничего другого с нас не спрашивают. Дали — сошло, не дали — мордой об стол!
— Ну, валяйте и меня мордой об стол, только прислушайтесь, только постарайтесь понять, ради чего мы тут бьемся! — настойчиво говорит Трубников. — Мы хотим доказать, что значит материальная заинтересованность колхозников, помноженная на инициативу.
— Ты эти мелкобуржуазные штучки брось, — замахал руками Клягин. Заинтересованность! Инициатива!..
И он быстро зашагал к «Москвичу».
Большое свежепобеленное здание нового клуба. На окнах следы только что закончившейся малярной работы.
На крыльце, покусывая травинку, тоскует московский корреспондент.
— А я вас жду, жду! — невольно говорит он подошедшему Трубникову.
— Не оценил вашей оперативности, — со скрытой насмешкой отзывается тот. — Как цифры?
— Разбудите хоть ночью, любую назову! — с легкой профессиональной гордостью отвечает Коробков.
— Вам только цифры подавай!..
