— А-а! — с каким-то странным выражением говорит Калоев и, повернувшись на каблуках, посвистывая, уходит…
Кабинет Чернова.
— Слушай, Егор Иваныч, как у тебя с семейной жизнью? — дружески спрашивает Чернов.
— Порядок. Полное отсутствие таковой.
— Но официально ты женат?
— Женат, да больно далеко целоваться бегать.
— Что это значит?
— Жена-то в Москве… Нету у меня никого. Штемпель в паспорте.
— Как же так?.. А другая жена?
— Была, да сплыла, — горько усмехнулся Трубников. — И не другая, а просто жена. Единственная.
— Ты с ней расстался?
— Не я, она со мной рассталась. Подводить меня не хотела, вот она какой человек!.. Да ладно об этом…
— Егор Иваныч! Чего бы ни стоило, добейся развода и начинай жить по-человечески. Нельзя же так!
Трубников внимательно посмотрел на Чернова, глаза его потеплели.
— Ну, хватит! Я в своей семейной жизни как-нибудь и сам разберусь… Я вот о чем хотел поговорить… Не знаю, конечно, ко времени ли такой разговор… Ну вот, скажем, будешь ты в ЦК. Так не пора ли поднять вопрос о закупочных ценах? Это же, если откровенно сказать, издевательство над колхозниками.
— Я-то с тобой вполне согласен… — начал было Чернов, но Трубников не дал ему договорить.
— Или насчет МТС, — уже в запале продолжает он. — Это что же получается… Ведь если здраво на дело поглядеть… зачем колхоз должен МТС кланяться? Нешто уж мы такие слабые? А что если всю технику да при своих руках? Нет, тут прикинуть надо! Может быть, пора как-то по-другому повернуть все это дело…
— А вот ты и прикинь, Егор Иваныч! — подхватывает Чернов. — Подработай записку в ЦК. Только дело это непростое… все должно быть обосновано, на фактах, с примерами… А?
— Будет записка! — Трубников поднялся. — Подонкихотствую на старости лет!
В раздевалке обкома Трубников обмотал шею шарфом, подошел к большому зеркалу, странно приглядываясь к отражению почти незнакомого себе человека, и, надвинув шапку, заторопился к выходу…
В приемную Чернова входит Калоев.
— Освободился товарищ Чернов? — с подчеркнуто ядовитой вежливостью спрашивает он секретаршу.
— Пожалуйста, товарищ Чернов один.
— Нет, доложите, — возразил Калоев. — Может быть, он думает свою высокую думу?
В этот момент открылась дверь кабинета. Оттуда вышел в кожаном пальто и кубанке Чернов.
— Пожалуйста, — пригласил он Калоева и, вернувшись к столу, снял кубанку.
— Товарищ Чернов… Сердце болит… Что я услышал?.. Вы этого удельного князя, этого многоженца к «Герою» представили?
— Не пойму, о ком ты?
— Как — о ком? О Трубникове, о ком же еще! Хороший пример для коммунистов: план выполняешь — так можешь наложниц иметь! Целый гарем можешь иметь!
— Погоди, погоди… — остановил его Чернов, — плохо твои пинкертоны работают, подтянул бы малость… Они уже с осени разъехались. Прошу. — И он гостеприимно показывает Калоеву на выход.
Вездеход Трубникова катится по улице Конькова. Трубников ссутулился на переднем сиденье возле водителя. Теперь, когда он не следит за собой, видно, как он устал, осунулся, какую горькую печаль наложило время на его черты. И вдруг: бац! — о переднее стекло разбивается пущенный чьей-то рукой снежок. Трубников встрепенулся. Алешка резко затормозил.
Из-за сугроба появляется девушка в короткой шубке и бежит прямо к машине. На ходу оборачивается и кидает в кого-то снежком И тут снежок ее невидимого противника проносится мимо лица Трубникова и попадает в голову Алешке.
— Вот дьяволы! — отплевывается Алешка.
Словно ища защиты, девушка прижалась к ступенькам вездехода Она подымает смеющееся лицо, это Нюра Озеркова.
— Слушай, Нюра, — наклоняется к ней Трубников, — если хочешь, поступай летом в институт.
— А мне и здесь хорошо! — с вызовом говорит девушка. — Я очень к телятам привязалась.
Из-за сугроба — шапка на затылке, в поднятой руке ком снега выскакивает парень.
— Жизнь или смерть? — кричит он Нюре и тут замечает председателя.
— Добрый вечер, Егор Иваныч!
— А, Валежин! — тепло говорит Трубников, и Нюре: — понимаю и одобряю твою привязанность.
— Вы о чем? — спрашивает Валежин, подходя к машине.
— О телятах, — отвечает Нюра.
Вездеход Трубникова продолжает, свой путь.
— В том-то все и дело… — вслух произносит Трубников.
— Чего? — не понял Алешка.
— Ты никогда не задумывался, чем движется жизнь?
— Не-е!
— Тем, что Ваньке хочется целоваться с Машкой. Что наступает ночь, а утром звучат гудки и все расходятся по своим местам, и пока все это есть жизнь будет продолжаться.
— Мудрено.
— Нет. Проще пареной репы.
У своего дома Трубников соскакивает, а вездеход уносится в темноту. Трубников идет к дому, но тут его кто-то окликает:
— Егор Иваныч!
Он оглянулся, густая тень ракиты накрыла женскую фигуру. Трубников подошел.
— Доня? Ты чего тут?
— Тише! — Она берет его за руку и увлекает в тень. — Я уже третий день тебя выглядываю, все нет и нет…
— А чего в дом не зашла?
— Нельзя, чтобы меня с тобой видели. Слушай, Семен на тебя заявление послал.
— Тоже — новость! В райкоме особый шкаф для его заявлений поставили.
— Да не в райком, а в эту… в безопасность…
— Это сейчас в моде, — усмехнулся Трубников.
— Плохое заявление… Что ты окружил себя врагами народа и все по их указке делаешь.
— Хватит чепуху городить.
— Крест! Я всего прочесть не успела. Семен отнял. Там про Кочеткова прописано, будто он говорил, что в лагере крыс едят, и чего-то еще про Сталина — не разобрала.
— Чем ему Кочетков помешал?
— Он говорит, Кочеткова по болезни освободили, ему ничего не будет, зато, мол, Егора с колхоза попрут.
— Вон что!
— Ты скажи этому Кочеткову, чтобы он мотал отсюда!
