— Выстрел мог привлечь внимание!
— То-то! Так бы и говорил, а то «лишняя смерть», — усмехнулся Михайлов. Однако улыбка его тотчас же исчезла. — Как бы нам этот казак боком не вышел. Он видел вас у Караева… присмотрелся! Запомнил… если Ли не совсем отшиб ему память.
Ли показал на Степанова:
— Вот он, наверно, отшиб… Я только мало-мало добавил.
Степанов рассмеялся.
— Ну, Ли, я думал, ты только на сцене умеешь играть да вышагивать с красной бородой, а ты так ловко управился с винтовкой, что я диву дался.
Ли с достоинством ответил:
— Каждый китайский артист умеет фехтовать. И потом тебе стыдно не знать, что я играю роли благородных стариков и «вышагиваю» только с белой бородой.
Михайлов дружески похлопал Ли по плечу.
— На этот раз, Ли, ты сыграл самую благородную роль в своей жизни, хотя и играл роль бандита из «Трех тузов»! Не так ли?
Михайлов обратился к Виталию:
— Ну, хозяин, куда ты думаешь девать своих крестников?
Виталий простодушно сказал:
— Да я ещё не думал. Надо было их выцарапать. А место найти можно.
— А именно?
— Пока пусть в мастерских Военного порта побудут, есть там люди, что приютят их. А потом видно будет.
— Вот хорошо! — сказала Нина. — Я бывала в Военном порту часто. Там у меня много знакомых — работала, когда готовилось восстание против генерала Розанова.
— Плохо! — поморщился Михайлов. — Тебя, значит, в лицо там хорошо знают?
— Ну ещё бы!
— Никуда не годится. Шпики мигом заметят. И не миновать тебе Полтавской… Никуда не годится!.. — Он подумал и, глядя на смущённых Нину и Виталия, сказал: — Надо их на время убрать подальше… Придётся в деревню отослать.
Семён покачал головой:
— Как же это так? Тут дело горит, а нас в деревню? Товарищ Михайлов!
Михайлов нахмурился.
— А мы вас не на лечение в деревню пошлём, товарищ Семён. Что же ты думаешь, там не горит? Горит везде… Я думаю, уже и Меркулов и генеральские его прихвостни чемоданы пакуют… Не знаю, какой ещё фортель они выкинут, а уже деньги и ценности в Японию отправляют. Значит, драпать готовятся. Двадцать шестое мая[4] им как мёртвому припарки! Народно-революционная армия готовится нажать на меркуловских. Надо, значит, тылы у них рвать, партизанить, не давать фуражу, продовольствия, подвод, пути разрушать.
— Ну, это другое дело! — успокоился Семён.
— Тот-то! — Михайлов обратился к Виталию: — Я думаю, неплохо бы отправить ребят в район Раздольного! А? Там сейчас молодёжь шевелится. Нужны смелые люди! — Немного подумал. — Топоркову люди нужны. На Сучане тоже. Значит, решено? Семена — на Сучан, Нину — к Топоркову.
Бонивур оглядел товарищей. Вот стоят они, только что вырванные из рук смерти. Возбуждение горит на их молодых лицах, глаза блестят от радости встречи со своими, от радости жизни, что вновь дана им. Надолго ли?
Высокий, статный Семён, робея в присутствии Михайлова, то и дело приглаживал рукой свои белокурые пышные волосы, которые прядями падали на его широкий, упрямый лоб. Глаза его, голубые глаза спокойного и сильного человека, устремлены на Михайлова. Семён обеспокоен мыслью: так ли, как подобает комсомольцу, держал он себя в подполье и в лапах контрразведки? Он пытается найти ответ на свой вопрос во взгляде Михайлова. Широкая грудь его вздымается от шумного дыхания.
Виталий про себя усмехается. «Чудило Семка! — думает он. — Когда надо было — не боялся, а сейчас совсем, кажись, перетрусил!» Он переводит взгляд на Нину. Та спокойна. Она смотрит на Михайлова с нескрываемым любопытством. Она не думает о себе, а по-детски, не сводя глаз, чуть-чуть кося, рассматривает председателя областкома. Она походит на Семена. Родственное сходство между ними велико. Но все черты её лица мягче, нежнее, чище; тонкая кожа, длинные ресницы, красивый изгиб тёмных бровей, несколько капризный рисунок рта, облако пепельных волос. «Хороша!» — думает неожиданно Виталий, и вдруг холодок запоздалого страха за Нину ползёт по его спине. Он переводит стеснившееся дыхание, а волна радости, оттого, что все прошло удачно, хорошо, что товарищи спасены, бросает его в жар.
Михайлов начал расспрашивать Семена. Ли и Степанов тоже вступили в разговор.
Нина незаметно кивнула головой Виталию и отошла к окну.
— Господи, Виталя, как я рада, что мы опять на свободе! Так рада, так рада, что до сих пор не могу опомниться…
— И я рад, Нина!
— Правда?
— Ну, ещё бы! Все боялся, а вдруг переведут на Полтавскую? Тогда очень трудно было бы. Всех спрашиваю, как держались. Козлов говорит — молодцом! В Поспелове — тоже.
Нина сжала ладонями лицо, отчего оно вдруг стало детским, таким, каким было когда-то давно, когда Нина считалась отчаянной девчонкой. Пышные её волосы рассыпались по плечам. Только сейчас заметил Виталий, как осунулась Нина за дни, проведённые под арестом. Он всегда хорошо относился к девушке, чувствуя к ней смутное влечение, а тут, когда увидел следы страдания на лице Нины, всегда весёлом и приветливом, сердце его сжалось томительной болью. Он вдруг почувствовал, как она дорога ему. Нина же, виновато глядя на Виталия, тихо сказала:
— Мне так хотелось увидеть тебя, Виталя… Думаю: неужели меня убьют, а мы так и не встретимся?
— Вот мы и увиделись, — произнёс Виталий ненужные слова.
Взор его встретился со взглядом Нины, и юноша увидел, что Нина готова заплакать, — столько невысказанного чувства таилось в ней. Она отняла руки от щёк, которые залил румянец.
— Вот мы и увиделись! — повторила она фразу Виталия. — А мне хотелось бы побродить с тобой по улице, как раньше…
— Только не придётся, Ниночка… бродить, — ответил он. — Придётся прятаться, пока не утихнет все.
Нина с горечью повторила:
— Да придётся прятаться. — И добавила: — А мне не хочется прятаться, Витенька! Я пока сидела в подвале, все думала, что больше уже ничего не сделаю…
Юноша коснулся её руки.
— Не надо, Нина, ещё сделаешь! Мы ещё увидимся, ещё поработаем.
Семён до боли крепко сжал руку Виталия. Он не сказал ни слова. Но в пожатии этом Виталий почувствовал, что дружба их, скреплённая тем, что произошло, стала ещё прочнее и ни расстояние, ни несчастья не охладят её. С грустью он молвил:
— Ну вот и опять расстаёмся, Сема. Где приведётся увидеться?
Нина, точно эхо, повторила:
— Вот и опять расстаёмся.
Они притихли, глядя друг на друга. Кто знает, скоро ли судьба сведёт их вновь, подарит встречу?
Михайлов, заметив их состояние, сказал:
— Эй, эй! Комсомольцы! Чего носы повесили?
Он опять обнял обоих Ильченко, расцеловался с ними и напутствовал:
— Вот что, друзья! Пишите обо всем, где бы ни были, и о себе не забывайте сообщать. А наипаче не тоскуйте, будьте злее! Тогда и свидимся скорее… Так? Так.
Переодевшись, вырванные из рук охранки комсомольцы, а с ними Степанов,
