нашли ее письма к нему на его письменном столе, перечитали их и изводили его намеками. Я рисовала карикатуры на него и его даму и посылала ему по почте. Он не решался спросить меня, терялся, путался, а мне было очень весело. Право, весело. Я могла капризничать сколько хочу. Целыми часами я рисовала, он не смел запретить мне поступить в академию, не мог заставить меня выезжать в свет, в скучный круг его знакомых – я жила, как хотела.
Одно было у меня горе – мои дети не жили. Странно, этот человек не оставил мне никаких воспоминаний. Я даже недавно с трудом вспомнила его имя. Знаю, что Алексей, но как по батюшке – хоть убей – едва вспомнила.
Другие… Их было двое. Я себе не даю отчета даже, как это вышло и зачем. Я совсем их не любила. Один бросил меня, приревновав к другому, а другой надоел мне чуть не через неделю. А они, кажется, меня любили.
Илья! Вот кого я люблю – его одного. Мы так сжились, так славно вместе работаем. Я чувствую себя за ним как за каменной стеной. Это самый надежный, самый верный друг. Потеряй я Илью, я бы, кажется, не пережила этого. Он мне не только муж – это друг, брат, отец, ведь у меня никого нет из близких родных. Все, что во мне есть хорошего, это его влияние, все, чем я живу, – это искусство и он. Он любит меня как друга и как женщину, он даже чересчур страстен. Чего же мне надо? Ведь я… «Ты такая чистая, – говорит он в порыве страсти, – мне иногда даже кажется, что ты холодна ко мне».
Я целую его и говорю, что он мне дороже всего на свете. И это верно: ему я никогда не лгу. Мне иногда хочется отвечать на его страстные ласки такими же и… Не умею, не могу… Неужели, правда, я чиста? – думала я всегда. А теперь я знаю, что нет. Какая гадость! Не надо вспоминать об этом. Вот звонок к обеду, надо идти мириться с моим инженером: я была невозможно груба. А все же… Неужели Сидоренко не расскажет?
За столом идет общий разговор о Кавказе. Я его ругаю, старый полковник его защищает, у нас у каждого своя партия. Темнеет.
Капитан говорит, что сегодня ночью может начаться качка. Я очень рада: проведу спокойную ночь! Меня будет тошнить, будет болеть голова и под ложечкой. Я очень рада: это лучше, чем то, что я испытываю ночью. «Посмотрим, – думаю я с насмешкой над собой, – что сильнее: ты или морская болезнь?»
– Что же с вами будет, Татьяна Александровна? – говорит Сидоренко, поднимаясь со мной на палубу.
– А вы забыли, что я с вами не разговариваю? – оборачиваюсь я к нему со всем кокетством, на которое способна.
– Неужели вы еще не сменили гнев на милость?
– И не сменю!
Я облокачиваюсь на перила, смотрю на море. Луна уже всходит – запад багряно-красный, и море слегка морщится. Качка, наверное, будет. Я любуюсь еще желтоватым столбом луны, гоню от себя все мысли, наслаждаюсь красотой ночи и тихонько напеваю.
– Татьяна Александровна, – говорит Сидоренко, – ну не грешно ли капризничать в такую ночь?
– Я с вами не разгова-а-ари-иваю-ю! – пою я.
– Но если я не могу рассказать вам! Я делаю движение уйти.
– Ну хорошо, хорошо, я расскажу, – соглашается он.
– Вы душка, – говорю я тоном восторженной институтки. – Только, пожалуйста, рассказывайте подробно и литературно. Так что же это за история?
– Да это не история…
– Ну сделайте историю… ну, хороший Виктор Петрович!
Я кладу руку на его рукав и заглядываю ему в глаза.
– Татьяна Александровна, а я не знал, что вы кокетка, – говорит он с упреком.
– А это разве худо?
– Не знаю, я с вами запутался и не знаю, что хорошо, что худо. Парадоксальная вы женщина!
– Парадоксальная женщина!.. Это удачно, Виктор Петрович, я аплодирую вам. Но к делу, к делу, к истории!
– Эх, от вас не отделаешься. Так слушайте. Знаете вы барона Z., биржевика, музыкального мецената?
– Слышала о нем. Что же дальше?
– Когда Старк был в Петербурге, они познакомились где-то на вечере у какого-то представителя haute finance. Вы знаете репутацию барона Z.?
– Слышала о нем что-то скверное, но не помню что.
– Репутация эта очень грязная в нравственном смысле, в деловом же безукоризненна. Ну… Ну… И не знаю, как это сказать… Ну, он, то есть Z., воспылал страстью к Старку.
– Как это? – удивляюсь я.
– Вот-вот, я знал, что вы не поймете! – с отчаянием восклицает Сидоренко. – Как же я буду рассказывать?
– Да нет! Стойте! Я понимаю. Теперь дальше, дальше.
– Так вот… Я еще в Петербурге говорил Старку: «Охота вам бывать у этого господина! Что о вас подумают?». «Я бываю, – отвечал он мне, – у него только на обедах и музыкальных вечерах, а запросто к нему не пойду». – «Да ведь он прямо за вами ухаживает!» Старк расхохотался. Когда мы одновременно уехали со Старком в Париж, и Z. оказался там. Куда мы – туда и он. Меня это изводило, а Старк помирал со смеху. Один раз возвращались мы с Лоншанских скачек, и пришла нам фантазия пройти через Булонский лес пешком и у Порт-Нельи сесть в метро. Погода была чудесная, народу масса, не прошли мы и полдороги – видим: в великолепной коляске катит Z. «Постойте, – говорит мне Старк, – я сейчас устрою представление!» И не успел я ему помешать, как он остановил Z., и тот увязался за нами. Старк был ужасно любезен с ним и позвал его в ресторан «Каскад» пить вино. Z. так и расцвел. Пока они болтали, я бесился, что Старк меня заставляет быть в обществе такого господина, и когда они направились к ресторану, я решительно хотел уйти, а Старк шепчет мне: «Смотрите, Z. подумает, что вы ревнуете». Татьяна Александровна, войдите в мое положение, что мне было делать? Этот господин со своей грязной душонкой действительно мог подумать про меня такую гнусность. В эту минуту я просто ненавидел Старка за то, что он ставит меня в такое глупое положение. Делать нечего, я пошел с ними. Кажется, Z. так и остался при своем мнении, потому что я извелся вконец, глядя на эту комедию. Старк словно хотел нарочно убедить Z., что надежды его не напрасны – он принял на себя роль женщины, за которой ухаживают. Я уж изводиться не стал, а только удивлялся… За разговором Старк вдруг оборачивается ко мне и капризным тоном говорит: «Сидоренко, заприте окно. Мне дует!» И вы знаете, Татьяна Александровна, я встал и запер окно, да как еще поспешно, только потом опомнился и плюнул даже. Прошло несколько времени. Что у них был за разговор, не знаю. Z. что-то тихо говорил Старку. Вдруг Старк поднимается, медленно берет стакан с вином и выплескивает в лицо Z. Потом достает свою визитную карточку и обращается ко мне: «Виктор Петрович, дайте барону и вашу карточку, чтобы он мог послать своих секундантов к вам для переговоров на случай, если ему угодно требовать от меня удовлетворения». Когда мы ехали назад, Старк был в восторге. «Нет, это восхитительно! Что теперь будет делать Z.? От дуэли отказаться нельзя: я его оскорбил при свидетелях. Ему придется драться с кем-то вроде любимой женщины!»
«Послушайте, Старк, – сказал я, – для чего вы затеяли всю эту историю и меня еще секундантом заставляете быть?» – «Ну, дорогой Виктор Петрович, это так все забавно. Ну сделайте мне удовольствие». – «Бросьте вы этот тон, Старк, я не Z». – «Ах, простите, я все не могу выйти из своей роли». Дуэль не состоялась. Z. уехал, не прислав секундантов. А Старк искренне огорчился.
– Я вижу во всем этом одно мальчишество, – говорю я равнодушно и иду в каюту.
Какая скверная ночь! Морская болезнь не помогла.
Я проснулась поздно. У меня ужасно скверно на душе. Не хочется вставать, не хочется одеваться. Висок болит, и вся я разбита. Гадко! После завтрака мы приедем в С. Надо улыбаться, любезничать, показывать родственные чувства. А стою ли я, чтобы эти женщины и мальчик любили меня? Я так сама себя загрязнила своим воображением. Противно вспомнить картины, какие рисовало мне невольно воображение. Нет, с этим надо покончить раз и навсегда!
