воображение — они могут нарисовать себе события и обстоятельства до того, как встретятся с ними на деле. Собаки этого не могут, они должны слепо ждать, пока не столкнутся с тем или другим обстоятельством, а там уже справиться как сумеют.
Но как же Лесси все-таки смогла разрешить новую задачу? Она не обладала, как человек, мозгом, способным к рассуждению. Она не могла основать свое поведение на прошлом опыте прочих существ ее рода — другой доступный человеку метод. Ребенку не обязательно самому подвергаться в своей жизни разным опасностям, чтобы узнать, к чему они приводят, потому что его родители или кто-нибудь еще из взрослых могут ему рассказать на основе собственных приобретенных знаний, что произойдет в таком-то к таком-то случае. Но ни одно животное не может передать приобретенное знание своему детенышу. Каждое животное должно наново столкнуться на опыте с каждым обстоятельством, как если бы оно никогда не стояло ни перед одним его сородичем за всю историю мироздания. Каким же все-таки путем Лесси научилась добывать себе пищу?
Она обладала одним свойством, которое присуще всем животным, человек же, может быть, имел его когда-то, но теперь уже не обладает им: инстинктом.
Инстинкт, а также уроки, вынесенные из собственного опыта, позволяют животному делать выводы, к которым человек приходит благодаря умению рассуждать. Инстинкт заставлял Лесси день за днем идти все в одном направлении. Опыт научил ее остерегаться людей. Инстинкт подсказывал ей, как оставаться незаметной для них, — идти понизу оврагами, проскользать по краю кругозора, стелясь по земле. Инстинкт научил ее находить пищу.
На пятый день, когда она бежала и бежала, верша свой путь все той же ровной, мерной трусцой, чутье заставило ее насторожиться. Она остановилась на полустертой звериной тропе в зарослях вереска и стояла, вытянув голову, как пригвожденная, глазами, ушами, носом читая указания, доходившие так слабо, что человек не уловил бы их.
Первым расшифровал загадку острый нюх. Присутствовал густой и теплый запах — запах пищи.
Привычка всей жизни побуждала Лесси открыто побежать на этот запах. Но инстинкт взял верх над привычкой. Лесси поджала ноги и, припадая животом к земле, против ветра поползла на запах. Бесшумно продвигалась она сквозь вереск, подбираясь ближе и ближе. А потом она вдруг увидела на тропке то, о чем ей давно уже сообщил нюх. По тропке бежала, плавно изгибая свое змееподобное тельце, ласка. Она высоко закинула голову и с собою рядом волокла по земле тело только что убитого кролика. Добыча была много больше ее самой, но убийца обладала мощным сложением и волокла труп с поразительной быстротой. Но тут и ей чутье дало знать об опасности, и она вызывающе обернулась. Бросив добычу, она приготовилась встретить грозного врага. Ее хищные белые зубы оскалились, и она издала пронзительный крик — крик дерзновенной ярости.
Лесси, опустив голову, глядела на нее. Такого животного она еще ни разу не видела. И ее породе был чужд инстинкт, свойственный терьерам, — быстрее мысли набрасываться на все живое, похожее на грызунов. Лесси была из породы рабочих собак, она была мирной собакой — и все-таки инстинкт повел ее на охоту.
Шерсть на ее шее медленно встала. Ее губы раздвинулись, обнажая зубы. Уши плотно прилегли к голове. Она подобрала под себя задние ноги.
Но в ту секунду, когда собака прыгнула, ласка, как будто точно зная, в какой это будет момент, с визгом метнулась в сторону. С молниеносной быстротой она засновала сквозь заросли вереска, утекая бесшумно и проворно, точно ручеек. Лесси обернулась, чтобы поглядеть ей вслед, но ее притягивало к себе нечто другое — теплый кровяной запах кролика, оставленного на тропе.
Она долго глядела на него. Подошла поближе, осторожно пригибая голову, как будто готовая отскочить. Потому что, как ни манил запах крови, кроме него, там еще держался и запах ласки. Нос ее осторожно придвигался ближе и ближе, пока не коснулся свежезарезанной дичи. Она отступила и обежала ее вокруг. Потом подошла, наклонила голову и куснула дичь. Опять подняла голову, подождала.
Здесь, в диком краю, вдалеке от людей, она как будто ждала, не раздастся ли внезапный окрик хозяина: «Лесси, брось! Нельзя! Брось!»
Но окрика не было.
Она стояла в нерешительности добрых полминуты, потом осмелела. Она побежала, неся кролика в зубах. На бегу она поглядывала направо и налево, ища чего-то. Потом увидела то, что нужно: густую заросль дрока, образовавшую нечто вроде логовища. Она подошла, залезла в нее так, что оказалась прикрытой с трех сторон. Бросив перед собой кролика, она легла наземь. Еще раз обнюхала его. От него пахло хорошо.
Так опыт научил ее чему-то новому. Она узнала запах кролика. Остальное подсказал инстинкт. Дальше в своем путешествии, едва лишь тонкий нюх сообщал ей, что есть поблизости дичь, Лесси превращалась в охотника. Выследит, и догонит, и схватит, и сама же съест. По разумному закону природы. Убивала она не из прихоти, как часто поступает человек. Она убивала, чтобы только прожить.
Такой пищи хватало для поддержания жизни, но и только. Никто не наблюдал за Лесси зорким глазом, не следил за ее весом, не приглядывался к цвету десен, не ухаживал за ее шерстью. Никто не говорил:
«Она спустила фунта два — прибавим ей к обеду говяжьей печенки!»
«Что-то она стала вялой — надо давать ей на завтрак кружку молока. И можно еще разболтать в молоке сырое яйцо — если она станет это есть!»
«Гм!.. Что-то мне не нравится цвет ее десен. Я думаю, ей бы хорошо ввести в рацион рыбий жир — по одной столовой ложке в день. Это приведет ее в норму!»
И не было всех тех забот, какими окружена царственная собака, почивающая ночью в своей сухой конуре. Вместо той красавицы была теперь собака с худыми, запавшими боками, с изодранной и кудлатой шерстью; с застрявшим в «оборках» и хвосте репьем. Но это все еще была собака, которая всю свою жизнь прожила в любви и холе, а потому не знала никаких болезней. И теперь сказались те годы заботливого ухода. Потому что костяк у нее был крепкий и мускулы сильные, и они не сдавали в этом долгом пути — миля за милей, изо дня в день.
А еще у нее были храброе сердце и верный инстинкт. И собака день за днем неуклонно шла на юг, по Горной стране, зарослями вереска и орляка, через горы и равнины, через реки и леса, шла неуклонно — и всегда на юг.
Глава двенадцатая
ЧТО УВИДЕЛ ХУДОЖНИК
Лето было в разгаре. Лесли Фрит праздно лежал навзничь на носу гребной лодки. Он блаженно попыхивал трубкой и смотрел, как дым безмятежно поднимается в холодном утреннем воздухе и уплывает назад, туда, где Мак-Бейн мерно закидывал весла.
— Лучше бы мне пересесть на корму, мистер Мак-Бейн, — сказал он.
— Нет, мистер Фрит, лучше так, она у меня любит равновесие, я же вам говорил. Лодка с норовом, — сказал гребец.
Фрит спокойно попыхивал, наслаждаясь погожим деньком. С этими твердолобыми шотландцами не поспоришь. Если Мак-Бейну угодно, чтоб он сидел на носу…
Его глаза упивались великолепием шотландского пейзажа, и Фрит был счастлив. Озера — благодатные охотничьи угодья британских рыбаков — означали для Лесли Фрита нечто другое. Они были местом, красота которого, искони ценимая шотландцами, влекла, как магнит, и английских художников. Лесли Фрит был из тех, кому никогда не надоедала переменчивая игра света и тени над водной гладью и лиловыми горами. Он каждое лето приезжал сюда писать красками и освежить свою дружбу с Мак-Бейнами, которые с суровым радушием привечали его в своем доме и отдавали ему под мастерскую отличный каменный сарай.
Итак, довольный ясным днем, он лежал на носу, покуда не заскрипела под днищем галька маленького островка. Он машинально помог Мак-Бейну выгрузить все принадлежности — этюдник, холсты, жестяные ящики с красками. Он поставил холст и складной стул. Потом склонил голову набок и посмотрел на свой
