Моя жизнь на тарелке

платформе высотой с полфута и гигантскую накидку из меха… обезьяны.

— Кто самая преданная сестра всех времен и народов? — риторически вопрошает Фло и целует меня в щеку. — Да, я образец добродетели. Кстати, Эви не в курсе, что это значит.

— Как она? С крестин ничего о ней не слышала.

Фло вздыхает. Еще раз. Кладет ключи от машины в миниатюрный детский кошелечек. Каждый ее ноготок подмигивает мне анютиным глазком — по дороге Фло заехала к маникюрше.

— Эви в депрессии… по моей вине.

— Не может быть. Почему?

— Вчера она спросила, что такое «апартеид». Я ответила, а она выпала в осадок. (Я киваю сочувственно. Такое уже случалось несколько лет назад, когда я объяснила Эви значение слова «Холокост».) А помнишь, — отбросив тоску, смеется Фло, — в детстве тебе подарили пластинку «Отпустите Нельсона Манделу», а Эви — ей тогда лет двенадцать было — уговаривала тебя пожаловаться на магазин, потому что никакой манделы в конверте не оказалось?

Фло хохочет во все горло, и я не отстаю. Ну и повеселились же мы тогда. Обиженная за меня на весь белый свет, Эви упорно пыталась вытрясти из конверта манделу и приговаривала: «Неужели кто-то свистнул? Что хоть это за мандела такая?»

— Святая наивность, храни ее бог. Завтра же позвоню. — Я утираю слезы. Если детей своих забросила, так хоть сестру поддержу. — А тебе спасибо, Фло. Мальчишки наверху. Я их выкупала и вымыла головы шампунем от вшей…

— Гадость, — кривится Фло.

— Да уж. У Джека всего ничего было, зато у Чарли… кишмя. Смывать нельзя до утра, так что ты уж проследи, чтобы мальчишки не стаскивали полотенца с подушек.

— Господи, только Кейт не говори, — шепчет Фло. — Как разойдется — не остановишь. И трущобы припомнит, и туберкулез, и проказу. Ладно, пойду наверх, поиграю с ними. — Фло сбрасывает обезьянью накидку. — Хочешь, потом помогу с макияжем? Я тут одну классную книжку прочитала…

— Учту. — Предложение лестное, но полагаться на почерпнутые Фло из «классных» книжек знания опасно.

— Фу-ты ну-ты! — Фло топает платформами вверх по лестнице.

В гостиной меня встречает оценивающий взгляд Тамсин:

— Хорошо выглядишь.

— Не перехвали. Выпить хочешь? А я в ванную. Тебе, кстати, ванна тоже не помешает.

— Вместе залезем? — улыбается Тэм. — Думаешь, поместимся?

— Вряд ли. Отправляйся в детскую ванную. Где разноцветные пузырьки и пластмассовые утята.

— А-а… Джин есть?

Мы торжественно сдвигаем бокалы и расходимся по ванным.

Если не считать проблем с клеем для ресниц — в уголке левого глаза так и осталась белая крапинка, — с макияжем я справилась мастерски. Выгляжу… как раньше. Заорать, что ли, от радости?

Уточню, чтобы не разочаровывать вас. Превращение «гадкой жирной гусеницы в прелестную бабочку» я обожаю не меньше других, однако будем смотреть на вещи здраво. Я не усохла до восьмого размера; осталась, увы, шестнадцатого (или большого четырнадцатого, если верить этикетке на платье). Ноги у меня растут из прежнего места, а не из коренных зубов; локоны не падают роскошными волнами, хотя, конечно, жить в эру муссов для быстрой завивки — большое счастье. И все же я выгляжу вполне сносно, слегка жирновато, но сносно. При тусклом освещении меня, пожалуй, можно принять за раздобревшую и беременную Софи Лорен. В общем, я себе нравлюсь — зеленое платье, зеленые глаза, черные волосы, черные, противоестественно длинные ресницы и временно безупречная кожа, шелковистость которой подчеркивает крем-пудра от профессионала-косметолога.

Я ввинчиваюсь в спальню (иной способ в моем платье исключен), чтобы надеть чудные туфли с чудными лентами. Хм… Надеть? Скорее натянуть. Втиснуться. Впихнуться. Жмут туфли зверски, но выглядят очаровательно, а красота — если верить Кейт — требует жертв. (Помнится, в ее исполнении это звучало элегантнее: «Il faut souffrir pouretre belle».[16]) До сих пор я как-то не принимала во внимание, что с каблуками вымахаю за метр восемьдесят, но теперь уж ничего не поделаешь. Все лучше, чем метр с кепкой, хоть и неловко нагибаться, целуя собственного мужа.

Бог с ним, с ростом. Важнее то, что на таких каблуках я невольно подбираю живот и задираю подбородок; иными словами, моя осанка приближается к королевской стати Кейт. Стою перед зеркалом, любуюсь собой как бы со стороны. Нет, разумеется, я понимаю, чье это шикарное отражение, но… Не выношу, когда люди прибедняются, представляя себя уродами и при этом прекрасно зная, что выглядят на миллион.

— Черт! — кричит Тамсин. — Выглядишь фантастически.

— Спасибо! — Мне как-то не по себе. — Правда? А с косметикой не перебор? Еще решат, что я на охоту за мужиками вышла.

— Ничего подобного. — Тамсин сосредоточенно сводит брови. — На охотницу за мужиками ты не похожа. Скорее уж на статистку из кабаре, только перьев на голове не хватает. Тысячу лет тебя такой не видела.

Она обходит меня, будто лошадь на рынке — остается только зубы оскалить и продемонстрировать копыта.

— Что за туфли? — с подозрением спрашивает подруга.

— Новые. Нравятся?

— Сексуальные… — Подозрения в голосе прибавилось.

— А я та еще штучка! — Я прихлебываю джин.

— Платье тоже сексуальное, — продолжает Тэм.

— По пятницам это дозволено законом.

— Хм-м. Нужно привыкнуть…

— Почему?

— Потому. Потому что я привыкла к другому. Обычно ты шастаешь в спортивных штанах.

— Тамсин, не смей произносить этого слова, мы не в Америке. Тебя послушать, так я по Лондону в нижнем белье разгуливаю. И я не «шастаю», а расслабляюсь. В удобной одежде, которую иногда меняю на вполне приличную.

— Но не такую. И такого макияжа я тоже раньше не видела.

— В чем дело, Тамсин? Хочешь намекнуть, что я плохо смотрюсь? Говори прямо — я похожа на свиную отбивную?

— Нет, не похожа. Смотришься ты прекрасно. Классно. Но ты ведь мамочка. Ты замужем. Прости, но обычно ты такая зануда.

— Тамсин!

— Что поделать, если это правда. Тебе не положено шикарно одеваться и шикарно выглядеть. Не положено выглядеть женщиной-вамп на выданье.

— Умолкни, Тамсин. И посмотри вокруг. Сейчас девяностые; метелки для пыли и фартуки как отличительный знак замужних женщин давно отменили. И я не на выданье, черт побери!

— Конечно, конечно, — кивает Тамсин. — И все же…

— Что? Ты случайно не завидуешь мне? Как в детстве, помнишь, когда мне купили куклу Синди, а тебе нет? Или как в школе, когда я закадрила Джорджа Хартли?

Тамсин обнимает меня и смеется:

— Разве что чуть-чуть. Самую малость. Ничего, переживу. Теперь ты помоги мне одеться. И кстати, Джорджа Хартли я тоже закадрила.

— Нет! Когда?

— В восемьдесят третьем, в Брикстоне. Кинотеатр «Ритц», — победоносно сообщает Тамсин. И добавляет по дороге к двери: — А знаешь что? Так и произойдет.

— Что?

— На тебя западет какой-нибудь красавчик, а я потащусь домой на автобусе, поставлю Барри