сообщил мне только что полученную им телеграфную депешу, составленную в следующих выражениях: „Я вам приказываю оставаться совершенно в стороне от бельгийских событий и не допускать какой-либо связи с виновниками этих беспорядков. Правительство не желает вмешиваться ни в какие дела других государств'»[228].
В очередной депеше Ливену от 1 сентября Голицын также подчеркивал, что французское правительство с большим огорчением узнало о взрыве, который только что произошел в Бельгии. Граф Моле, министр иностранных дел Франции, заявил, что Франция не намерена поощрять восстание, напротив, «отдан приказ по телеграфу всем властям пограничных городов со стороны Бельгии, что каждый француз, который захочет вмешаться в дела своих соседей, будет сурово наказан» [229].
Тем временем события в Бельгии, как отмечал Гурьев в одном из своих донесений, развивались с «ужасающей быстротой». 27 августа произошло кровавое столкновение между восставшими брюссельцами, желавшими немедленно добиться провозглашения независимости Бельгии, и буржуазной гвардией. А 28 августа начались репрессии. Буржуазная гвардия произвела более 100 арестов, которые были разрешены голландскими властями[230]. Адвокат Плэзаи занял пост директора полиции и приказал арестовать руководителей рабочих, которые разрушали заводы. Один из них, Фонтан, был осужден на 20 лет тюрьмы[231].
Для подавления мятежа Вильгельм I решил послать в Брюссель небольшую армию в 6 тыс. человек во главе со своими сыновьями — принцем Вильгельмом Оранским и принцем Фридрихом. Штаб-квартира этой армии находилась в Вильворде. Письмо нидерландского министра иностранных дел Верстольк де Сёлена русскому министру иностранных дел К.В. Нессельроде от З августа 1830 г. полно радужных надежд, что в ближайшие дни беспорядки в южных провинциях прекратятся, что принцу Фридриху удастся подавить мятеж. «За последние дни положение вещей в южных провинциях не ухудшилось, — писал Верстольк де Селен. — В Брюсселе гарнизон по-прежнему расположен перед дворцом короля и принцев, а гражданская гвардия занимает другие части города и охраняет их от грабителей и поджигателей. Значительные вооруженные силы двигаются из северных провинций к Антверпену и Маастрихту. Принц Оранский и принц Фридрих находятся в Антверпене. Перед их прибытием гражданская гвардия вынуждена была открыть огонь против напавшей на нее толпы. В результате этого столкновения двое или трое были убиты, а несколько человек ранены. После этого в Антверпене установилось полное спокойствие. Крепость находится в оборонительном состоянии. В Брюгге мятежники сожгли дом господина Санделина, члена Генеральных Штатов, но порядок в городе был восстановлен. В Генте, несмотря на некоторое возбуждение в народе, порядок также поддерживался. Так же обстоит дейо в Монсе и Намюре. В Маастрихте — полное спокойствие. В Люттихе — сильное брожение, однако организовавшаяся там гражданская гвардия поддерживает спокойствие. Создана комиссия, в состав которой входят члены оппозиционной партии. В равнинных местностях спокойно. В Вервье спокойствие, по-видимому, еще не восстановлено. В Лувене сформирована также гражданская гвардия. В этом городе, так же как и в Брюсселе, носят городские и брабантские цвета. Две комиссии, одна из Брюсселя, а другая из Люттиха, находятся в Гааге, они направлены в качестве депутатов к королю. Вполне можно надеяться, что войска, посланные из Антверпена в Брюссель, смогут беспрепятственно занять город»[232].
Однако тон депеши Ф.Голицына Ливену от 1 сентября совсем иной. Голицын утверждал, что эти события «нельзя больше рассматривать как народное возмущение, но как настоящую революцию». Далее Голицын пишет, что, хотя в войсках царит еще бравый дух, «их действия полностью парализованы в Брюсселе буржуазной гвардией, которая одна хочет занять все посты и поддерживать порядок и спокойствие. Народ почти весь вооружен… Пока невозможно в первый момент волнений узнать в действительности, какие движущие силы вызвали это движение, но, без сомнения, оно произошло по наущению партии, которая хочет только свержения трона и которая всеми возможными способами разжигает волнения, подрывает уважение к принцам и к королевской семье и проповедует доктрины, пагубные для всякого порядка. Народ, привлеченный приманкой грабежа, — орудие этой партии»[233].
31 августа утром адъютант принца Оранского Крюкенбург (Cruquenbourg) пригласил коменданта буржуазной гвардии прибыть к нему в Лекен. Барон Огворст прибыл в сопровождении Вандерсмиссена, Оттона, Ван дер Бурха, Руппа и Ван де Вейера. Это была первая депутация. Они высказали принцам пожелание, чтобы те прибыли в город в сопровождении бельгийских депутатов, и это убедило бы всех в их добрых намерениях.
Однако через три часа делегация вернулась с малоутешительным ответом. Сыновья короля, обозленные тем, что увидели на членах делегации брабантские цвета, хотели их сорвать, а делегатов арестовать.
Несмотря на то, что бельгийцы уговаривали принцев не входить в город с войсками, Вильгельм Оранский и Фридрих обнародовали прокламацию, в которой сообщали, что войдут в город в сопровождении вооруженных сил. Как только об этой прокламации узнали брюссельцы, в городе начались волнения. Повсюду раздавались крики: «Войска входят в город, к оружию! Построим баррикады, к оружию!» Эти волнения были подобны электрической искре: мужчины, женщины, дети — все брались за оружие. Около 8 тыс. граждан собрались на центральных улицах Брюсселя и готовы были вступить в бой. К 12 часам ночи более 50 баррикад были воздвигнуты на главных улицах города.
В 7 часов вечера в штаб-квартиру принцев отправилась вторая за этот день делегация брюссельцев, в которую вошли барон де Секюс-отец, Оттон, Вандерсмиссен, герцог Аренберг, принц де Линь, граф Дюваль, Макс Дельфосс и Тейхман. Эту делегацию встретили весьма сдержанно. Делегаты нарисовали яркую картину бедствий, которым подверглись Брюссель, Бельгия и все королевство в целом. Делегаты объявили принцам, что на них падет ответственность за пролитую кровь, а принц де Линь добавил, что, если их королевские высочества силой вступят в город, они вынуждены будут идти по трупам. После разговора с делегатами принц Оранский, посоветовавшись с братом, заявил, что завтра он войдет в Брюссель один, без войска, лишь со штабом.
Действительно, 1 сентября принц Оранский вступил в Брюссель лишь в сопровождении шести генералов, адъютантов и двух слуг. Его крайне удивило обилие трехцветных знамен, развевавшихся на арках и крышах домов. Более того, офицеры, гвардия, весь народ, вплоть до детей и женщин, носили брабантские цвета. Он ожидал, что его встретят с большим энтузиазмом, возгласами: «Да здравствует король!». Но ничего этого не было, народ безмолвствовал.
При виде первых баррикад принц побледнел: бесчисленные брабантские знамена, мрачное молчание огромной толпы — все это произвело тягостное впечатление на наследника престола. На Антверпенской площади его окружила еще более внушительная толпа, раздались одиночные возгласы: «Да здравствует принц! Да здравствует свобода!». Принц оживился: «Да здравствует свобода, но также и да здравствует король!». Принц Оранский обратился к жителям с речью и заявил, что он почитает себя счастливым, находясь среди бельгийцев, которых он всегда любил. Вильгельм напомнил также, что при Ватерлоо он проливал кровь за национальную независимость, и добавил, что и ныне готов к этому[234]. Принц сказал также, что войска, стоявшие у стен Брюсселя, должны быть направлены против врага, но не против подданных короля. Король любит своих подданных и не хочет, чтобы пролилась кровь бельгийцев. Слова эти не получили никакого отклика, все молчали. Принц со свитой вынужден был поспешно удалиться в свой дворец.
В этот же день состоялось заседание Генеральной ассамблеи буржуазной гвардии, которая потребовала отделения Бельгии от Голландии без каких бы то ни было контактов с царствующей династией. Принц вынужден был обещать, что, возвратившись в Гаагу, он представит на рассмотрение королю мнение ассамблеи[235].
Как только принц прибыл в Гаагу, собрался министерский совет, который на трех заседаниях обсуждал ответ жителям бельгийских провинций. 6 сентября ответ стал известен: король Нидерландов обратился к южным провинциям с прокламацией, в которой соглашался созвать Генеральные штаты: «В данный момент не верят, что эта прокламация сможет успокоить возбуждение умов в Брюсселе, и опасаются, наоборот, еще больших беспорядков, — писал по этому поводу Голицын. — Желая подражать до конца революции в Париже, восставшие в Брюсселе, вероятно, приступят немедленно к формированию временного правительства и палаты, составленной из членов Генеральных штатов»
