– Мне нужно чудо изящества, каменное кружево!
– Все возможно, монсеньор. Это лишь вопрос времени.
– У вас сроку до Пасхи…
И, не обращая внимания на протесты, Франсуа повернулся к витражисту. И вышло так, что этот мастер, самый умелый и известный во всей Бретани, был родом из деревни Куссон. Последнее обстоятельство Франсуа счел поистине чудесным.
– Я предоставляю вам полную свободу в выборе тем для витражных картин, кроме той, что будет за алтарем. Она должна изображать Пресвятую Деву во славе с чертами Теодоры.
– Теодоры!
– Знаете, как она выглядела?
– С детства знаю, как и все здешние. Но…
– Тогда привлеките к работе весь ваш талант. Создайте шедевр. Пусть она кажется живой. А теперь я покажу вам место…
Следуя за Франсуа, они покинули обитель. Далеко идти не пришлось. Пройдя по тропинке, петлявшей меж деревьев, они вскоре наткнулись на хижину, сложенную из нетесаных камней без всякого раствора. Это было убогое убежище от непогоды с дырой в крыше для выхода дыма.
Франсуа спешился.
– Здесь.
Архитектор поморщился:
– Место неудобное.
– Проложите дорогу. Денег получите, сколько потребуется.
Внутри было пусто, только на земляном полу, где когда-то горел очаг, валялось несколько головешек да каких-то ржавых обломков.
– Алтарь должен находиться в месте, которое я помечу крестом. А теперь ступайте: рисуйте, чертите, делайте наброски, наберите рабочих – и чтоб результат получился превосходный!
Оба мастера удалились. Прадед с правнуком остались одни. Анн был заинтригован в высшей степени. Франсуа сказал ему лишь одно: что знает, где надлежит ставить церковь, но ничего больше не добавил.
– В третий раз прихожу я в эту хижину. Она хранит воспоминания, что будут постарше меня: здесь я был зачат – на Сретенье тысяча триста тридцать третьего года, на глазах у шести отрезанных волчьих голов. Почему так случилось? Не знаю. Не так давно на этом самом месте я молил Теодору о прощении. Тут она и должна упокоиться.
Он показал на следы беловатой пыли недалеко от очага.
– И вот здесь ты должен копать…
Анн заранее прихватил с собой лопату и теперь взялся за дело. Он долго трудился под молчаливым взглядом своего прадеда. Наконец, яма стала достаточно глубокой, чтобы вместить останки Теодоры. Молодой человек бережно опустил туда скелет в волчьей шкуре и засыпал землей. Связал из двух веток крест и воткнул в земляной холмик.
Франсуа опустился на колени рядом с ним. Как и прежде, в склепе Вивре, они долго молились за душу усопшей. Наконец, настала пора уходить. В последний раз Анн подумал о своей супруге, и эта мысль, вместо того чтобы остаться в душе, сорвалась с его уст:
– Спи, моя возлюбленная. Да будет тебе вечная тьма летней ночью.
Если пребывание в Вивре стало для Анна отдыхом, то возвращение в Куссон не могло обойтись без некоторой серьезности.
Молодой человек знал, что в последний раз видит края, где разыгрались события, определившие его жизнь. Отныне Куссон принадлежит герцогу Бретонскому, который ни за что не вернет столь важные владения.
Подобный поворот событий Анн считал вопиюще несправедливым. Эти места хранили столь значительную часть его личности, в них запечатлелись судьбы его предков. Не может Куссон, словно заурядный товар, стать предметом торга и отойти кому-то другому! Право на эти земли должны давать страдание и счастье…
Поскольку он видел их в последний раз, ему захотелось сразу же по приезде насытиться ими, запечатлеть в своем сердце. И Анн устроил настоящее паломничество: Югова библиотека, где он впервые услышал имя Теодоры; собственная комната, где впервые уловил ее голос в волчьем хоре; камин в парадном зале, где она впервые предстала пред ним; стены замка, где она его завоевала в ночь Страстной пятницы, назвавшись именем Альеноры Заморской.
Не осталась забытой и другая девушка – хрупкое создание, унесенное во тьму неистовством его любви. В тот же день он навестил грот напротив мельницы, поехал взглянуть на водопадик и, наконец, побывал на могиле Перрины, на деревенском кладбище.
Когда Анн покинул погост, его окружили местные крестьяне. Весть о том, что «волчья дама» умерла и что молодой сеньор привез ее останки, дабы похоронить их в ее собственной земле и тем самым упокоить ее душу, уже разнеслась по округе.
К нему подходили, хотели прикоснуться. Отовсюду слышались возгласы благодарности:
– Спасибо, монсеньор!
– Будьте благословенны вовек!
Анн протестовал, но напрасно: унять их пылкую признательность было невозможно. Для них он был
