— Боялась она за меня.
— Когда дочка замужем, маме, конечно, спокойней.
— Я маму не виню.
— А его?
— Он муж. Сама выбрала.
— Если не секрет, за что?
— Он серьезный.
— Это как понимать?
— Другие мужчины норовят словчить, обмануть девушку, а у Эдика все было по-честному. Он уже на четвертый день сделал мне предложение. Потом Эдик красивый.
— Предположим.
— Замечательный музыкант.
— Два часа я разговаривал с этим музыкантом, и он не нашел повода, чтобы сказать мне о своей любви к музыке. Он мог бы сказать о своих чувствах к вам, Катенька. И тоже не сказал. О чем же этот красивый, серьезный, хороший человек говорил в день, когда он так глупо, грубо оскорбил молодую жену? Красивый, хороший исповедовался в своей любви к кроссвордам.
Катенька засмеялась, захлопала в ладоши.
— Это вы сказали про него в точку. Кроссворд у Эдика превыше жены, музыки, родной матери. Едем с ним в автобусе. Десять минут назад он говорил со мной в парке о своей любви. Сидим рядом. А он смотрит не на меня, а в журнал с кроссвордом. Первое утро после свадьбы. Первый чай молодоженов. Он несет бутерброд ко рту, а глаза его в газете с кроссвордом. Да что утро…
Катенька сделала паузу, смущенно улыбнулась, а потом, набравшись смелости, стала продолжать:
— Третий день после свадьбы. Ложимся спать. Он целует меня. Я еще не привыкла чувствовать себя женой, стыжусь его. И вдруг он отстраняет меня, выскакивает из-под одеяла. Бежит к столу. Я за ним, думаю: не случилось ли что с сердцем? А он спешил к столу не за валидолом, не за валокордином! Он вытащил из ящика пакет с вырезками. Мой муж, еще до женитьбы, взял себе за правило: все кроссворды, которые он получает из «Мосгорсправки», решать в тот же день. И вот ночью, целуя, обнимая жену, он вдруг вспомнил, что один из кроссвордов остался нерешенным. Он забыл название комедии Гоголя — начинается на «ж», кончается на «а». Кидается к шкафу с книгами.
— У него есть книги?
— Энциклопедия и сорок собраний сочинений писателей наших и иностранных.
— Ого!
— Энциклопедия вся, а из каждого собрания муж покупает только по одному тому, последнему.
— Почему именно этот?
— В последнем томе печатается перечень произведений писателя, а кроссвордисту, кроме этого, ничего и не нужно.
Вот и на сей раз узнает муж название комедии, которая начинается на «ж» и кончается на «а», вписывает его в кроссворд. Кроссворд укладывает в соответствующую папку… И это в такой момент, когда молодая жена лежит в постели, ждет его. Ну, будь мы женаты год, полгода, я, может быть, при такой ситуации и посмеялась бы. Но на третий день после свадьбы…
Начала Катенька свой рассказ с улыбкой, а закончила слезами. Я успокаиваю ее, а сам думаю:
«Что делать? Говорят: коли ты — фельетонист, то обязан мирить супругов. Пусть он глуп, ограничен, — все равно мири. А я не хочу мирить. Мне жалко дочку Катеньку. Ну зачем молодой женщине, хорошей, ни в чем не виноватой, до конца дней своих жить с кроссвордистом».
Катенька кончила плакать и задала вопрос, который уже задавала:
— Что сказал Эдик?
— Эдик хочет повысить эрудицию, знание масс и с этой целью предлагает проводить всесоюзные соревнования кроссвордистов. Сначала низовые, для школьников, домохозяек кандидатов философских наук. Потом городские, областные…
— А больше он ничего не говорил?
— Говорил, что опечатки в кроссвордах недопустимы и должны приравниваться к разряду идеологических диверсий, а виновники наказываться со всей строгостью, как за покушение на самые основы.
— Домой он вернется? Не говорил?
-. Если бы он и захотел вернуться, я бы на вашем месте, Катенька, не пустил такого. Хлопнул бы перед его носом дверью.
— Мне жалко маму. Она мучилась, строила квартиру.
— Вы найдете другого мужа, который будет любить вас, а не дурацкие слова по горизонтали и вертикали.
Катенька горько улыбнулась и сказала:
— Страшно.
— А вы не спешите с решением. Подумайте.
Дочка Катенька уходит, и ко мне тотчас входят два новых посетителя. Худрук эстрадного оркестра и замдиректора филармонии.
Оба волнуются. Говорят — спешат, перебивают друг друга.
— Не пишите, — просит один, а второй тут же добавляет:
— Эдик к ней вернется.
— Эдик обещал вам?
— Уговорим.
— Заставим.
— Он же не любит ее.
— Будет любить, — говорит один, а второй добавляет:
— Уговорим, ей-богу. Только не пишите.
— Фельетон будет о нем. Вам что бояться?
— Областной отдел культуры создаст комиссию. Снимут с работы не только Кучкина, комиссия снимет и меня.
— Вас за что?
— У нас в области такой порядок: кто бы на эстраде ни проштрафился, снимают в первую очередь директора филармонии. Директора у нас сняли раньше. Значит, теперь снимут заместителя.
— У Эдика Кучкина верха лучше, чем у американца Армстронга. Его сразу заберет в Москву Утесов, — говорит худрук, а замдиректора добавляет:
— А у меня ни верхов, ни низов. Меня снова отправят завом в кинотеатр «Космос».
— А мне, — говорит худрук, — задержат присвоение звания заслуженного артиста республики.
— Не пишите, — просит замдиректора, а худрук добавляет:
— Скажите, что нужно сделать, мы сделаем.
— Хотите, сегодня же приведем его к ней? — спрашивает замдиректора.
— И не уйдем от них, — добавляет худрук, — пока они не поцелуются, не лягут спать рядышком.
Эти двое могли и привести его к ней и даже уложить их спать рядышком. И сделали бы они это совсем не потому, что им было жалко ее. Им было жалко себя.
Этим двоим можно было посочувствовать. Но почему областной отдел культуры завел дурацкую традицию бить вкупе с одним виноватым еще и двух невиновных?
Но это уже, как говорится, тема другого фельетона, а как быть с Эдиком Кучкиным? Пожалеть двух невиновных и не писать о виноватом? Обидно. Трубач-кроссвордист был самой судьбой предназначен на заклание фельетонисту. Фельетонист не знает, как быть. Он на распутье. А двое посетителей сидят напротив и заискивающе смотрят ему в глаза.
— Не пишите, — просит один, а второй, не дав первому закончить фразы, уже спрашивает:
— Ну как, не напишете?
И я не говорю им ни «да», ни «нет». Я говорю:
