Врач вытаскивает из кармана бланк поликлиники и, приложив его к стене, что-то пишет на нем, потом читает написанное вслух:
— «СПРАВКА
Сим удостоверяется, что трехшерстный котенок, доставленный на экспертизу в ветеринарную лечебницу Люсей и Наташей, признан котом, а не кошкой.
Что удостоверяется подписью и печатью».
Передайте эту справку маме, а на словах скажите — трехшерстный кот в доме к счастью.
Ветврач-гигант говорит и оборачивается к следующему пациенту. Мгновение — и черепаха оказывается под потолком.
— Что с ней?
— Боюсь, умрет она с голоду, — говорит мальчик.
— Давно не ест?
— Неделю.
— Черепахи могут голодать и дольше. Полгода, даже год.
— Как так?
— Ты что читал про черепах?
— Книжку о Каракумах. Там написано про черепах мало.
— Сходи в городскую библиотеку, возьми Брема, а еще лучше иди в зоопарк, запишись в юннаты, — басит ветврач и подходит к гордому мальчику: — Что у тебя?
Тот молча раскрывает кошелку и показывает залитого кровью петуха.
— О…о, — гудит, рокочет под потолком. — Этого пациента придется осмотреть внимательней.
Лемехи-ладони забирают Петьку и скрываются с ним за дверью врачебного кабинета.
Ветврач-гигант производит на меня хорошее впечатление. Мне нравится, как он держится, разговаривает с ребятами. Как осторожно берет в свои ручищи больных зверьков и птичек.
Я говорю это не в оправдание сына Капитолины Прохоровны. Я просто подытоживаю свои наблюдения и делаю такой вывод. С четвероногими и пернатыми этот сын ведет себя по-человечески, а к родной матери относится по-зверски.
Два сердца в одной груди. Человек делает из канцелярской скрепки протез для воробья. Это на людях, в лечебнице, А дома, один на один, он морит голодом старую женщину. Аномалия. Изобразить такую аномалию в фельетоне можно очень хлестко, а как объяснить ее?
Сижу, ломаю голову, а операция в комнате напротив тем временем подходит к концу, и ветврач с Петькой в руках показывается в дверях. Разорванный гребень У Петьки сшит, глаз заклеен черным пластырем. Ну, не петух — адмирал Нельсон. Я улыбаюсь неожиданному сходству, а гордый мальчик смотрит на пластырь с тревогой. Спрашивает:
— Приживить было нельзя?
— Выколотое и выклеванное, к сожалению, не приживляется. Можно было бы произвести другой эксперимент: одолжить для твоего Петьки глаз у здорового петуха. Но тут встает вопрос: есть ли смысл ослеплять одно живое существо, чтобы сделать зрячим другое? Тем более что гарантий на удачу никаких.
— Отец отрубит Петьке голову.
— Он что, человек злой?
— Был бы добрый, не добивал бы раненого.
— Может, это не от злого сердца. От бережливости. Отец думал: а если побитый петух околеет? Тогда куда его — только на помойку. Рабочему такая роскошь не по карману. А раз Петька будет жить, топтать кур и одноглазым, рубить ему голову нет смысла. Иди домой, не бойся, все будет в порядке.
Гордый мальчик идет к выходу, ветврач спрашивает меня:
— А у вас что?
Я лезу в сумочку за редакционным удостоверением и слышу дыханье бегущего, запыхавшегося мужчины. Мужчина спешит, несет на вытянутых руках пушистую, притихшую собачонку.
— Доктор, одна надежда на вас. Спасите Романа.
— Что с ним?
— Паралич.
— Я хирург. Терапевт принимает в соседнем кабинете.
— Люция Карловна верит только вам одному.
— Кто это Люция Карловна?
— Жена. Сделайте исключение ради нее. Помогите собачке.
— Двадцать пять капель валерьянки, — говорит ветврач в дверь своего кабинета.
Медсестра выносит валерьянку. Ветврач подносит ее не собачке, мужчине. Велит выпить. Тот пьет. Ветврач говорит мне: «Простите» — и уносит собачку к себе в кабинет.
Мужчина хоть и ниже ветврача ростом, но тоже не меньше метра восьмидесяти сантиметров. На пиджаке мужчины значок мастера спорта, а он сидит бледный, лоб в поту. Я злюсь, говорю мастеру спорта:
— Стыдно мужчине доводить себя до предобморочного состояния из-за какой-то собачонки.
Мужчина не стыдится, отвечает:
— Это не собачонка, это собака — пудель высоких кровей и редчайшей коричневой окраски.
— Да пусть хоть золотой! Бриллиантовой!
— Пусть, — устало отвечает мужчина и, тяжело вздохнув, добавляет: — Да разве я за собаку волнуюсь, я за жену, Люцию Карловну. Два года назад у нас был другой пудель, Мишка. Тоже высоких кровей. И пяти месяцев от роду этот Мишка гибнет от паралича. У жены от горя — удар. Три месяца врачи бились, лечили, с трудом спасли Люцию Карловну от смерти. Я просил, умолял ее не заводить больше собак. Год она — мучилась, не заводила, а потом принесла нового щенка, Ромку. Сына знаменитого шнурового пуделя Гришки. А теперь и у этого паралич. Если Ромка погибнет, у жены будет второй удар, а второго она не выдержит.
— Детей у вас нет?
— Нет.
— Все от этого. Заведите.
— Хотели. Врачи запретили Люции Карловне рожать по состоянию здоровья.
— Рожать нельзя, пусть начнет работать.
— Она работает.
— Где? Кем?
— В городской библиотеке были? Видели бюст Лермонтова? Это ее работа. Для городского Дома пионеров она сделала композицию «Школьники». На городском стадионе у входа стоит «Баскетболистка», у выхода «Футболист»… Это все лепила она.
— Ваша жена талантливый человек.
— Талантливый, добрый, умный, но, как только дело коснется паршивой собачонки, умный человек сразу глупеет.
— Это не паршивая собачонка, эта собака — пудель высоких кровей…
— Я волнуюсь за жизнь жены, а вы иронизируете.
— Простите.
— Только не было б у нее второго удара!
Из врачебного кабинета слышится лай. Мастер спорта кидается туда, а ему навстречу ветврач с пуделем Романом в руках.
— Танцуйте. У вашего пуделя нет паралича.
Ветврач опускает пуделя Романа на пол. Тот стоит, похожий не на собаку, а на игрушечную овечку, сшитую из коричневой каракульчи. Овечка идет на прямых ногах, чуть покачиваясь. Передние ноги ступают уверенно, задние нет.
— Видите, видите? — с ужасом говорит мастер спорта.
— Это не паралич, воспаление седалищного нерва,
— У нее, у собаки?
