оправдал.
— Это не тема, — снова повторил Катинов.
— Величкин за две недели работы в магазине растратил три тысячи рублей.
— За две недели? Это тема. Куда же твой Величкин дел три тысячи рублей?
— Не знаю.
— Я знаю куда! Величкин оставил их в «Праге».
— Как это — оставил?
— Пропил.
В «Праге» кутили нэпачи, растратчики и воры. Пойти в «Прагу» для нас, комсомольцев, значило изменить делу революции. Величкин мог соблазниться деньгами, пасть, но не до такой же степени, чтобы пойти в «Прагу» и пить заодно с нэпачами.
— Не будь дураком. «Прага» — чудное место. Там шашлыки, цыгане, девочки.
Я сплюнул.
— Ты что, никогда не был в «Праге»?
Я сплюнул вторично. Катинов обозлился и сказал:
— Ханжа и фанатик никогда не станет хорошим фельетонистом. Ты знаешь, где писал фельетоны Аркадий Аверченко? В ресторане! И это не случайно. Пение цыган, звон бокалов, брызги шампанского способствуют творческой фантазии сатирика. Тебе обязательно нужно сходить в «Прагу».
Я метнул недобрый взгляд.
— Пойти не для личного удовольствия, а со служебной целью. Ты должен видеть, знать обстановку, в которой советские люди пропивают казенные…
— Не казенные, а народные.
— Совершенно правильно: народные деньги. Комсомольский выдвиженец Величкин заказывал шампанское не по одной бутылке, а дюжинами. Кидал цыганкам под ноги червонцы. Ты думаешь, деньги, которые швыряет девочкам человек широкой натуры, падают на землю обычными бумажками? Нет! Они плывут по залу белыми лебедями, а прекрасная цыганочка кружит вокруг и поет одному тебе густым меццо:
Расскажи, расскажи мне, бродяга,
Кем ты был и что стало с тобой.
— А может, Величкин не кидал цыганкам под ноги белых лебедей?
— Только в железнодорожных расписаниях должно быть сто процентов правды. А в газетном фельетоне вполне хватит пяти или десяти. Так что пиши, Коляка, не стесняйся, читатель любит хлесткий сюжет.
Фельетонист может фантазировать! Катинов подал соблазнительную мысль, и я загорелся. Сказал: «Спасибо, до свиданья» — и выскочил на улицу.
Два часа ночи. Трамваи уже не ходят. От Пресни до Таганки, где я живу, не меньше полутора часов пешего хода. А мне нужно спешить. Завтра мой фельетон должен лежать на столе у редактора. В темноте у заставы показались два ярких глаза.
«Частный прокат», — думаю я, выскакиваю на середину мостовой и поднимаю вверх руку:
— Стой!
В кармане у меня полтора рубля. Черт с ними, с расходами, лишь бы скорей сесть за сцену в ресторане. Уж я распишу этого прохвоста Величкина.
Рядом останавливается машина, и я вижу, что это не такси тех времен с надписью через весь кузов «Частный прокат», а «скорая помощь».
— Простите, ошибся.
— Тебе куда?
— Вы, наверное, спешите к больному?
— Ничего, дадим кругаля. Садись!
Мы мчимся по темным улицам города. Я сижу рядом с шофером, и мне чертовски неловко перед тем больным, который сейчас ждет «скорую». А что, если он не дождется врача, умрет? Но вот наконец Таганка. Шофер тормозит у дома в Товарищеском переулке. Я протягиваю ему рубль.
— Я не один. Мы с доктором, — говорит шофер и протягивает руку за добавкой.
Я оборачиваюсь назад и вижу внутри машины человека в белом халате. Он смотрит на меня. Подмигивает, точно хочет сказать: «Добавь чуток, рубля на двоих мало».
— Ах, гады, паразиты. Значит, вам не впервой давать кругаля!
Я добавляю полтинник и смотрю вслед машине, чтобы лучше запомнить ее номер.
Странное дело журналистика. Я еще не написал свой первый фельетон и уже ловлю себя на мысли, что собираюсь писать второй.
Парадная дверь закрыта. Иду через двор к черной лестнице. Мои домашние давно спят, и, чтобы не будить, не тревожить их, я устраиваюсь писать в кухне, на подоконнике. На сей раз мне не» приходится долго ждать вдохновения. Я только макнул перо в чернильницу, и фельетон пошел. Что из того, что я ни разу не был, не кутил в ресторане, сцена в «Праге» писалась лихо.
В картине кутежа я использовал не только те детали, которые подсказал Катинов: и червонцы — белые лебеди, и романс «Расскажи, расскажи мне, бродяга…», но и прибавил несколько новых, позаимствовав их из пьесы Толстого «Живой труп», которую не так давно видел на сцене театра. Так сквозь пьяную дымку ресторана я рисовал падение комсомольца Величкина,
Фельетон получился злым. А зол я был на Величкина люто. И за то, что он, Величкин, не оправдал доверия горкома, а еще больше за то, что будучи комсомольцем, Величкин не побрезговал пить, сидя бок о бок с нэпманами.
К десяти утра фельетон был готов, и я, невыспавшийся, но счастливый, помчался в редакцию. Первой поздравила меня с успехом машинистка Люба. Потом улыбнулся Рябоконь и, вытащив из кармана одиннадцать копеек, послал наверх, в буфет, купить главному «Пушку».
Мне тоже хотелось отблагодарить главного за то, что поверил он в мои журналистские силы, и я, добавив к одиннадцати копейкам Рябоконя свои шестнадцать, купил Андрею (в те времена мы все называли друг друга на «ты» и по имени) не «Пушку», а «Шедевр».
Моя добавка обидела Рябоконя. Он кинул мне назад мои шестнадцать копеек и сказал:
— Главный не нищий, чтобы принимать от сотрудников подачки. Это во-первых. А во-вторых, фельетон у тебя получился средненький. На «Пушку», не больше. До «Шедевра» ему далеко.
Затем Рябоконь исправил заголовок. Мой «Под звон бокалов» зачеркнул и написал свой — «Брызги шампанского». Псевдоним, который предложил Катинов, «Коля Петер», тоже зачеркнул и поставил под фельетоном — Ник. Петров, подпись, которой я пользуюсь до сегодняшнего дня.
Потом Рябоконь написал сверху над заголовком: «Срочно. В номер. Петит» — и пошел к главному. Я остался ждать своей судьбы. Минут через десять дверь репортерской открылась, и курьер крикнул:
— Колику к главному!
— Ну, ни пуха ни пера! — крикнули репортеры дружно, и те, которые числились спецами, и те, которые пришли в газету уже после революции.
И я снова топтался у редакторского порога, прежде чем переступил его.
— Ты звал?
На этот раз главный вышел из-за стола, легонько толкнул меня в грудь и сказал:
— Правда, это еще не комсомольский Мих. Кольцов, но для первого раза подходяще. Давай ищи тему для нового фельетона.
— Я уже нашел.
Главный снова толкнул меня в грудь:
— К завтрему напишешь?
— Постараюсь.
— Давай, Рябоконь, ставь в план воскресного номера.
— Заголовок есть?
— «Мы с доктором».
— Хорошо, — сказал главный. — А вот «Брызги шампанского» — нехорошо. Это названье для танго, а
