— Давно знакомы?
— Ага,
— Сколько?
— Три года. Два года она у нас в вечерней школе физику преподавала, и год я к ней просто так в гости хожу.
— Значит, она учительница?
— Ага.
— Это безнравственный брак. Заврайзагсом права. Такой брак регистрировать нельзя,
— Горзагс заставит. А нет, я в Москву жаловаться буду.
— Зачем тебе жаловаться? Ты же любишь ее?
— Ну и что?
— И живи так.
— Как «так»?
— Подойди и скажи: «Евдокия Сергеевна, чуток подвиньтесь» — и вся дела.
— Да что я, дурак, жить с ней так, без регистрации?
— Почему дурак?
Я чувствовал, что Альберт Сыскин должен бы вот-вот проговориться. Сказать, где настоящая причина его ненормального брака. И он сказал бы. Но в самый решающий момент дверь директорского кабинета открылась. В комнату вошла Вера Николаевна и сказала:
— Альберт Сыскин, обеденный перерыв кончился.
Сын метнул на мать злой взгляд.
— Альберт Сыскин, идите в цех немедленно!
Альберт Сыскин сморкнулся и ушел.
— Нам нужно было всего пять минут, чтобы закончить разговор, — сказал я.
— Я закончу разговор вместо него.
— Почему?
— Вы знали, чем взять его. Разозлили! Альберт, как и я, когда разволнуется, говорит не то, что нужно.
— Значит, вас тоже нельзя злить?
— Попробуйте, — вызывающе сказала мама-директриса.
Мне захотелось попробовать, и я спросил:
— Ваш кабинет радиофицирован?
— С чего вы взяли?
— А откуда вы знаете, о чем мы говорили?
— Стояла под дверью.
— Подслушивали?
— Подслушивают шпионы, а я слушала как мать.
— Без пяти минут свекровь?
Вера Николаевна покраснела.
— Ну и пусть!
— Простите, а кто из вас старше, если не секрет? Свекровь или невестка?
Вера Николаевна нервно поправила волосы.
— Мне сорок три, ей пятьдесят.
— Редкий случай в свадебной практике.
— Что делать, мой мальчик любит ее.
— Некоторые матери даже предпочитают, когда сын-мальчик женится не на сверстнице — юной, хорошенькой, но неопытной в делах кухонных и хозяйственных, а приводит в дом изрядно пожившую, видавшую виды, многоопытную женщину.
Мать-директриса побагровела. Нужна была еще капля, чтобы она взорвалась, И я подлил эту каплю.
— Кстати, вы уже уговорились с невесткой, кто кого будет называть у вас мамой? Вы ее или она вас?
У Веры Николаевны брызнули из глаз слезы.
— Вы думаете, мне не жалко его? Он ведь не подкидыш, а родной, единственный.
— Вы сказали, он любит ее.
— Я сказала это вам как представителю печати.
— А если говорить честно?
Вера Николаевна хотела взять себя в руки, смолчать, но не смогла и стала говорить не то, что хотела, то, что волновало, мучило ее:
— Вы спросили его: «Как ты ляжешь с ней спать после свадьбы?» Он мужик, как и все вы! Выпьет стакан водки и ляжет, с кем его положат. Я боюсь другого. Не как он ляжет, а как встанет, — протрезвев, утром после свадьбы, как посмотрит на себя, на меня, свою мать. Но что делать, у нас с ним нет другого выхода. Мы вдвоем живем в одной комнате. Евдокии Сергеевне вон сколько лет, а она идет ва-банк, чтобы вырвать у жизни свой кусок бабьего счастья. А ведь я моложе ее. Мне сам бог велел. Когда я в воскресный день отдохну, причешусь, оденусь по-модному, мне никто больше тридцати пяти не дает. Думаете, мне не хочется отведать и от своего куска бабьего счастья? А как? Сколько раз, бывало, понравлюсь я человеку. Начнет он ухаживать за мной. Жмет руку в театре. Целует в подъезде. А пригласить его в дом не могу. Был Альберт мальчишкой, я, бывало, куплю ему билет в кино на две серии кряду, и вечер хоть ворованный, а мой. А когда Альберт подрос да завел себе собственную симпатию, уже не я ему, а он мне стал покупать билет в кино на две серии кряду.
— А вы станьте в очередь на получение квартиры.
— Три раза подавала заявление. Не ставят. Иван Игнатьевич, тот, который подписал приказ о моем назначении директором культбыткомбината, своей рукой вписал меня в список первоочередников, а депутатская группа вычеркнула.
— Почему?
— У нас с Альбертом на двоих семнадцать метров. Это выше нормы. Сделать из одной комнаты две нельзя. Одно окно. Я перегородила комнату ширмой. Пригласила Сергея Петровича, зампреда, которого сняли с работы. Он тогда за мной ухаживал. Сергей Петрович пришел, поцеловал меня и оглянулся. А с той стороны ширмы сидит Альберт, готовит уроки. Сергей Петрович поморщился и сказал: «Нехорошо. Непедагогично». И с тех пор больше не приходил ко мне. А ведь любил. Хотел уйти от семьи, жениться. Я мучаюсь. А у Евдокии Сергеевны две комнаты.
— Вы верите, что ваш сын будет жить с Евдокией Сергеевной?
— Конечно нет. Я знаю, Альберт сбежит от нее через полгода.
— Знаете и идете на этот брак?
— Иду! Потому что разводиться Альберт будет с разделом жилплощади. Господи, помоги нам отобрать через суд одну комнату у учительницы.
— Вот даже как!
— Другого выхода нет, Мне сделал предложение пенсионер областного значения. Вдовец. Живет на площади зятя. Выйти замуж за пенсионера — значит взять его на свою жилплощадь. А Альберт разрешения на прописку не дает. У самого Альберта тоже загвоздка. У него есть невеста. Клава. И тоже без жилплощади. Он хочет и не может жениться на Клаве, потому что я не даю ему разрешения на прописку. Одна комната. Ну какая это будет жизнь с третьим лишним за ширмой.
— А невеста Клава согласна на брак Альберта с пятидесятилетней учительницей?
— Сначала никак! Но я уговорила. От брака с учительницей от Альберта не убудет, а комнату у нее мы обязательно отсудим. Это во-первых. А во-вторых, пока я по вечерам ходила в кино смотреть две серии кряду, молодежь не сидела в комнате без дела. Клава сейчас на третьем месяце беременности. Через полгода ей рожать, а куда она из родилки повезет ребенка? Поэтому Альберт и торопит загс зарегистрировать его брак с учительницей.
— Сегодня в загс, через полгода в суд.
