— У меня и машины нет.
— Я послал свою. Она, наверно, стоит уже у подъезда.
Смотрю в окно. Машина на месте. А ехать не хочется. А может, и не надо.
— Есть для тебя хороший материал.
— Пришли его завтра с курьером.
— Нет, ты сам должен побывать на месте. Кстати, не забудь захватить фотоаппарат.
Лезу под душ, смываю остатки сна. Одеваюсь. От меня до сельхозвыставки километров десять — двенадцать. На шоссе пусто, и мы через двадцать минут на месте. Примак приглашает к себе. Стол накрыт. На столе самовар, хлеб, масло, яички.
— Садись завтракать!
Сажусь. А сам смотрю на Примака. Улыбается.
— К нам приезжает зампредоблисполкома Баранцевич.
— Ну?
— Я хочу, чтобы ты написал про это.
— Только всего?
— Да.
Я в сердцах резко отодвинул стакан с чаем в сторону.
— Баранцевич приезжает к нам дважды в неделю. По вторникам и пятницам.
— Ну?
— И все к пяти утра.
— Ну?
— Ты не нукай, а подумай — зачем?
Я подумал и спросил:
— Он что, руководит у вас семинаром?
— Вроде.
— А тема какая?
— Важная. «Каким должен быть руководитель».
Примак говорит и снова улыбается. Я злюсь, о семинаре в газете пишут работники отдела пропаганды, а не отдела фельетонов. Конечно, я тоже могу написать заметку строчек на двадцать — двадцать пять…
И вдруг в моей голове происходит какое-то переключение кнопок. Я перестаю злиться и начинаю думать о заметке в отдел пропаганды. А почему, собственно, заметка? Примак прав, материала тут может хватить на большой очерк. Новые формы пропагандистской работы. Зампредоблисполкома дважды в неделю руководит семинаром. И не в городе, в учрежденческой организации, которая под боком (только бы отбыть партпоручение), а на сельхозвыставке, куда за хорошим опытом съезжаются трудяги со всей области.
И вот я уже вытаскиваю блокнот, делаю заметки к будущему очерку: «Каким должен быть руководитель. Четыре утра. Душ придает бодрость. Трудяги со всей области».
— А где проходит семинар? — спрашиваю Примака,
— На пруду.
— У вас нет подходящего зала для занятий?
— В зале трудно провести показ.
— Какой?
— Наглядный.
— Понимаю. Вот зачем ты просил меня взять фотоаппарат.
Говорю и делаю новые записи в блокноте; «Семинар — на пруду. Показ диапозитивов на свежем воздухе».
— Загорелся? — спрашивает Примак,
— Очень.
— То ли еще будет.
По ту сторону окна сигналит машина.
— Пошли. Он.
Зампред Баранцевич жмет руку Примаку.
— Ну как?
— Порядок, Иван Егорович.
Примак говорит и вталкивает меня на заднее место. Сам садится рядом. Машина трогается. Баранцевич спрашивает:
— Ты с кем?
Я хочу представиться, сказать, кто я, а Примак наступает мне на ногу, подает знак «молчи» и отвечает сам:
— Сын Микола, Иван Егорович.
— Почему не знаю его?
— Он в Москве учится. Вот приехал на лето навестить отца с матерью.
— Это хорошо, что не забывает, — сказал Баранцевич и, не поворачивая головы, протянул мне назад ладонь: — Здравствуй.
— Здравствуйте.
— Папу уважаешь? Любишь?
— Люблю.
— А маму уважаешь? Любишь?
— Люблю.
— Молодец. Правильно. Ты потом ко мне подойди, поучу тебя. Важному. Нужному. У меня свои два студента в Москве учатся. Подойдешь?
— Подойду.
Примак поставил меня в идиотское положение. Назвал своим сыном, сделал студентом. Не разрешил сказать, кто я на самом деле! Почему? А Примак подмигивает, улыбается, точно хочет сказать: «А ты подумай и сам догадаешься почему».
Я думаю, и меня осеняет догадка.
А-а!.. Баранцевич скромный человек. Он не любит, когда печать поднимает шум вокруг его имени. И если он узнает, что я из газеты и собираюсь писать о нем очерк, как знать, может, он и не разрешит мне присутствовать на семинаре.
Вытаскиваю блокнот, чтобы сделать запись, а Примак сует блокнот назад в карман.
«Ай-ай-ай!» — говорят его глаза и косятся на Баранцевича.
И я глазами же отвечаю:
«Понимаю».
И, не вынимая рук из кармана, пишу для памяти в блокноте несколько фраз, обозначая слова только начальными буквами;
«В. В. С. Н. Д. Д. О. С. Л. Ж. К. О. П. Н. О. Н. А. О. Д.».
Что должно было обозначать:
«Внешний вид суров. Но душой добр. Очень скромен, Любит журналистов, когда они пишут не о нем, а о деле».
И еще:
«Л. М. Г. С. Н. П. О. П. М. З. С. П. С. А. Т. П. Л. В. М. Л. В.».
Это значило:
«Любит молодежь. Говорит с ней по-отечески. Принимает меня за сына Примака. Спрашивает. Абзац тире:
— Папу любишь? Маму любишь?»
Писать, не вынимая руки из кармана, трудно. Поэтому я стараюсь быть экономным. Обозначаю слова буквами. Этот способ записи придумал не я, пианист Гольденвейзер. Так он записывал свои разговоры с Толстым. При каждом удобном случае Гольденвейзер уходил в соседнюю комнату и расшифровывал запись. Если расшифровку затянуть, то половину записей потом не прочесть. Забывается.
