— А разве студент не может писать в газету?
— Рабкор?
— Вроде.
— О чем же мы будем говорить?
— О зеркальном карпе. Вы давно увлекаетесь ужением?
— С детства.
— И с тех пор всегда ловите рыбку только в показательных садках сельхозвыставки?
— Я родился при царе, какие при нем могли быть выставки. Идешь на речку…
— А сзади тетя Катя несет стул. Так?
Баранцевич насупился.
— Вы горюете как отец — сыновья не любят вас, писем не пишут! Знаете почему? Замашки у вас барские!
— Мальчишка, да как ты смеешь? Вот я пожалуюсь редактору!
Я слушал, а правая рука писала в блокноте: «З. П. Н. Н. Б. С. Т. Н. И. Н. Е. Б.». Что значило:
«Зря погорячился. Не нужно было ставить точки над «и». Называть его барином». Отругал себя и пошел к двери.
— Постой! — крикнул Баранцевич. — Давай договоримся. Я не буду звонить, жаловаться на тебя редактору, а ты не пиши про рыбалку? Ну как?
Баранцевич и в самом деле мог позвонить, пожаловаться редактору, и тот был бы только рад случаю не напечатать фельетон. Нужно было оттянуть хотя бы на день жалобу Баранцевича. И хотя мне хотелось плюнуть, выругаться, я сдержал себя, неопределенно пожал плечами. Дал понять, что сделка может состояться. А вот когда фельетон будет в газете, тогда пожалуйста, пусть звонит, ябедничает…
Я пожал плечами, а сам, не вынимая руки из кармана, записал в блокноте:
«М. М. Т. С. Д. Т. X.».
Что значило:
«Молодец, Микола! Ты становишься дипломатом талейрановской хватки».
Возвращаюсь в редакцию и внимательно вглядываюсь в лицо редактора. Звонил Баранцевич или не звонил? Редактор не сопит. Значит, не звонил. Это придает мне смелость, и я говорю:
— Фельетон можно ставить в номер.
— Ты предупредил об этом Баранцевича?
— Да!
— Ну и как он?
— Принял как должное.
— Хорошо, — сказал редактор, потирая руки. — Теперь тебе нужно пойти и познакомить с фельетоном председателя облисполкома Телегина.
— Зачем?
— Баранцевич — заместитель Телегина, и если напечатаем фельетон, предварительно не ознакомив с ним Сергея Сергеевича, то сделаем его своим врагом, а нужно, чтобы при разборе фельетона на заседании бюро обкома Телегин был не нашим врагом, а нашим союзником.
— В моем фельетоне каждое слово, точка, запятая — все правда.
— Дело не в правде, а в расстановке сил на бюро. Беги, пока Сергей Сергеевич не уехал домой обедать.
Я был в кабинете Сергея Сергеевича Телегина два раза. Сидел, разговаривал. Захожу в третий.
— А… а! Мик. Иванченко! Мое почтение. Говори, чем обязан?
— Принес фельетон. Прочтите.
— Твой?
— Ы… ы!
— Читай сам.
Читаю! Сергей Сергеевич слушает вполуха. Продолжает заниматься своими делами. Читаю дальше. Смотрю, бумаги откладывает в сторону. Сергей Сергеевич слушает внимательно. Начинает смеяться. Спрашивает:
— Неужели правда? Продолжаю читать.
— «Рыба на уху есть. Но уха-то только первое блюдо. А что будет на второе?
Ивану Егоровичу не нужно ломать над этим вопросом голову. Ему следует только сменить удочку на ружье-двустволку и поехать в городской зоопарк. Тетя Катя поставит кресло перед клеткой с антилопой гну. Садись, нажимай курок, и шашлык готов. Не нравится мясо антилопы гну, только скажи, и тетя Катя отнесет стул к пруду с черным лебедем. Нажимай курок, и жаркое обеспечено».
Председатель облисполкома смеется, спрашивает:
— Когда хотите печатать?
— Завтра.
— Правильно. Дураков нужно учить. Жалко, не сказал ты Баранцевичу, где взять ему третье блюдо.
— Думал, ничего не придумалось.
Прощаюсь, выхожу на улицу и слышу из председательского окна крик:
— Подожди.
Иду навстречу, а Телегин бежит вниз по лестнице, хохочет.
— Нашел.
— Что?
— Где взять третье блюдо для Ивана Егоровича!
— Где?
— В ботаническом саду университета. Тетя Катя ставит ему стул в оранжерее. Он сидит рвет бананы. А потом стул переносится к персиковому дереву, к грядке с дынями. А то скажет, и Тиша натрясет ему полное блюдо фисташек, миндаля. Ну как?
— Здорово, Сергей Сергеевич!
Бегу в редакцию. Печатаю на машинке абзац, предложенный председателем облисполкома, и несу его показать редактору Круглову. А тот потирает руки.
— Звонил Сергей Сергеевич. Фельетон ему понравился.
— Значит, печатаем?
— Обязательно. Только тебе придется сбегать еще в обком партии к Василию Илларионовичу!
— Зачем? — спрашиваю я и в ярости пишу в блокноте три слова:
«С. И. Д.».
Что это значит, и говорить неловко. А редактор, не краснея, объясняет мне свою алгебру:
— Иван Егорович Баранцевич числится в списках областного актива. Если мы напечатаем фельетон, не ознакомив с ним предварительно секретаря обкома, то сделаем секретаря своим врагом. А нам для расстановки сил на бюро нужно… ну и т. д.
Бегу к секретарю обкома Василию Илларионовичу. Кладу перед ним на стол фельетон. Он читает, говорит:
— Парень ты, Мик. Иванченко, судя по глазам, добрый, а пишешь — не дай бог попасться тебе на перо. Уж очень зло!
— Жалеть дураков? Разве партия учит нас этому?
— Тоже, конечно, верно…
— Значит, будем печатать?
— Я сегодня посоветуюсь с членами бюро, а ты приходи завтра к девяти утра за ответом.
Прихожу завтра к девяти. Василий Илларионович протягивает мне четвертушку бумаги, а на ней напечатано:
«Заслушав сообщение сотрудника газеты Мик. Иванченко о непартийном поведении Баранцевича И. Е. на сельхозвыставке, бюро обкома постановляет:
1. Снять Баранцевича И. Е. с работы зампреда облисполкома.
