Саломония не хочет. Пусть, говорит, стоят, где стояли.
— В самом деле, пусть!
— Ни в коем случае. Сделай поблажку одному, и другие откажутся перевозить своих предков. И потом, я вообще против захоронений по семейному принципу.
— Почему?
— Шлаку много просачивается. Вот у тех же Сокольских, рядом с прапрадедушкой Адрияном — тема номер два — стоит памятник прапрабабушке Агриппине, а дальше памятник прапратетушке Ариадне. А кто они, эти прапрабабушки, прапратетушки? Домохозяйки! Кому они нужны?
— Вам они не нужны. А Саломонии дороги как родственники.
— Это вы зря насчет родственников. Я работаю где? Здесь. А когда придет мой час, куда меня повезут? На Васильевское, по теме номер три «Государственные и общественные деятели».
— Вы относите себя именно к этой категории работников?
— От директора и выше все относятся у меня к этой. А вот жена моя — домохозяйка, и я ей скидки не делаю. Умру, пусть и ее кладут рядом. Пусть дети садят цветы, поливают. А пройдет десять лет (у меня такой срок установлен для домохозяек), и ее захоронение будет подлежать сносу, как не соответствующее темам номер один, номер два, номер три, номер четыре.
Я подхожу к окну и делаю глубокий вдох. Хрынин идет по моим следам, наклоняется к уху, спрашивает:
— Как, подсобите мне напечатать статью?
Сказать «Сгинь, исчезни, злой дух» — значило поссориться с директором кладбища, а я ждал от него совета, как помочь Люсиной маме уехать подальше от крестов и памятников.
Помните, что записал в подобной ситуации Мик. Иванченко, не вынимая руки из кармана:
«М. М. Т. С. Д. Т. X.»,
Что означало:
«Молодец, Микола, ты становишься дипломатом талейрановской хватки».
Очевидно, каждому фельетонисту приходится раз или два в жизни быть таким дипломатом. Думать «нет» и говорить «да». Так поступил и я. Вместо того, чтобы сказать «сгинь», я сказал:
— Что ж, присылайте статью.
— Спасибо. Послезавтра вам доставит ее могильщик Афанасий.
— Кто?
— Штаты на кладбище сиротские, поэтому Афанасию приходится по совместительству исполнять и функции курьера. А могильщик Сурров через день работает в конторе машинисткой. Если вам нужно что-то напечатать, приносите. По четным Сурров с лопатой. Копает. По нечетным — на машинке. Стучит.
Наступила моя очередь подойти к карте кладбища. Я ткнул указкой в квартал № 42, который стоял рядом с кварталом № 43, где покоился прах секунд-майора Бардешина, и спросил:
— Вы знаете, что делается тут?
— Как же, даже отметил крестиками: тема номер два и тема номер четыре.
— Я говорю не о темах, а о двух домах — номер двадцать шесть и номер двадцать восемь.
— Есть у нас такие.
— А как они попали сюда, знаете?
— Это нужно спросить у тети Маши.
— А она кто?
— Сторожиха-уборщица этого квартала.
— А вы сами были в этих домиках? С жильцами говорили?
— Руки не дошли. Меня кинули сюда неожиданно. Я работал в областном музее экскурсоводом. Кладбищенского дела я не знал совсем. Сначала входил в курс. Потом стал знакомиться с захоронениями. Обошел все могилы, читал надписи на памятниках, говорил с владельцами, вызывал к себе родственников усопших и уточнил, где, кто и на какую тему лежит. Попробовал для себя провести экскурсию по теме номер один и, поверите, задохся. Триста метров — вот средняя длина экскурсии в областном музее. А здесь четыре тысячи метров, из них три тысячи пятьсот метров холостых. Я уже говорил, это по теме номер один. Отмерил я экспозицию и по другим темам, то же самое. Три тысячи, четыре тысячи и четыре тысячи пятьсот метров. И пришла мне в голову светлая мысль об организации тематических кладбищ.
Я слушал Хрынина, а думал о своем:
— Посоветуйте, как помочь людям, которые живут на бывшей Непролазной?
— А при чем тут я?
— Их дома стоят на подведомственной вам территории. А вы человек не простой, вас будут хоронить на Васильевском по теме номер три. Устройте скандал работникам жилотдела, горсовета. Пусть они дадут несчастным новые квартиры!
Хрынин принял важный вид и сказал:
— Сейчас для меня главное — тематическое кладбище. Пока не протолкну вопроса о мертвых, заняться живыми не смогу…
Я пошел в жилотдел. Оттуда в горсовет, к председателю Абросимову. И на все мои доводы и заведующий и председатель сказали одно и то же:
— Пусть ждут. Сейчас у нас в списке первоочередников значатся другие.
Вышел я из горсовета, сел в сквере на лавочку и думаю: как быть? Написать фельетон? Неудобно.
— Что, тема не та, — сказал кто-то.
— Тема как раз та. Души казенные и души живые. Место действия не то. Вот где беда. Писать о крестах и памятниках со скорбью на лице — скучно. Острить, каламбурить — бестактно. Это именно тот случай, когда главное для фельетона не напечатать его, а принять меры.
Пошел я к секретарю горкома Французову и рассказал про Непролазную улицу. Он слушает, спрашивает:
— А не приврал ли ты, Козлов, чуток для прикраски?
— Давайте съездим, проверим.
— Давайте.
Спускаемся вниз. У нас горком на третьем этаже, а горсовет на втором. Французов заходит к председателю Абросимову и говорит:
— Срочное дело, поехали.
Абросимов надевает на ходу макинтош, догоняет нас у машины, спрашивает:
— Куда?
— На Никольское кладбище.
Абросимов показывает мне кулак, шепчет:
— Твоя работа?
А Французов услышал и отвечает:
— Сейчас увидим чья.
Приехали. Идем между крестов и памятников, и так же, как и в прошлый раз, два злосчастных дома показываются из-за деревьев сразу, неожиданно. Пересекаем кусок булыжной мостовой и кусок тротуара. Французов толкает калитку, и табличка: «Во дворе злая собака!» остается позади.
Между домами стоят два корыта. Домохозяйки стирают белье. Это вид с фасада. А с той стороны младшее поколение жителей двух домов играет в футбол. Между крестов замер вратарь. Он прыгает, ловит мячи, которые летят к могилам.
Мы поглядели, как проводят досуг десятилетние, и я сказал:
— А теперь пойдемте посмотрим, что делают старшие братья и сестры этих футболистов.
Веду гостей к гранитной плите секунд-майора Бардешина, а сам думаю: «Не подведет ли меня Витька Клочков? А вдруг он решил устроить себе выходной и сегодня не целуется?»
Но Витька был на месте. Я кашлянул.
— Прости, что беспокою. Пришли гости, хотят с тобой поговорить.
Витька поднялся. Переступил с ноги на ногу. Лениво оглядел Французова и Абросимова.
— Что, опять комиссия?
