Со спичкой вокруг солнца

Повернувшись к Елисапетову, предместкома спросил:

— Объясни, Август, зачем ты завел эту тетрадь?

— Если бы я получал в месяц свыше трехсот, я бы не заводил ее. А для человека, который получает девяносто семь рублей пятьдесят копеек, в этой тетради его алиби. Спасение и оправдание.

— Ты что-то темнишь!

— Он не темнит, — сказал я. — У него развинтились нервы. Достаньте ему путевку в санаторий. Пусть он съездит, отдохнет, наберется новых впечатлений.

— А вы тиснете тем временем за моей спиной свой фельетончик. Так?

Мне хотелось ударить Елисапетова, и я даже сжал кулаки…

— А ты, Август, зануда, — сказал предместкома.

— Правильно, — подтвердил я.

Из двух бусинок полетели в меня две молнии.

— Не будь дурачком, — сказал предместкома. — Успокойся. Не посылай больше в редакцию своих самовидцев. Как, даешь слово?

— Даю, — бросил Елисапетов и, не прощаясь, пошел к двери.

И он сдержал обещание. Целую неделю от четверга до четверга люди из общей тетради не звонили в редакцию, не писали, не приходили, а в пятницу отдел фельетонов навестила жена Елисапетова. Маленькая, седенькая женщина.

Не входя в дверь, прямо с порога комнаты она спросила:

— Когда?

— Что когда?

— Когда будет напечатан этот проклятый фельетон?

— Господи, за что? — простонал я.

— И он еще стонет? За что ему? Нет, скажите, за что мне? Пять часов утра. Вы спите. И ваша жена спит. И ваши дети спят. Вашему семейству снятся добрые утренние сны. А Елисапетов в пять утра будит меня, гонит в киоск купить газету. Я покупаю, приношу, а он боится открыть ее. Будто там внутри лягушка, змея, атомная бомба.

— Успокойтесь, — говорю я, усаживая жену Елисапетова в кресло. — Успокойте своих детей, мужа- психа. Мы не собираемся печатать фельетон.

— Нет, печатайте, — прошептала жена Елисапетова. — Хуже, чем теперь, нам не будет. Ну, напечатайте. Ну, вызовут нас в суд. Судья разберется, оправдает. А что сейчас? Он мучается от ожидания сам, мучает нас.

— А что, — подхватил я ее предложение, — может, и в самом деле написать, напечатать фельетон. Конечно, не упоминая фамилии Елисапетова. Уж больно смешная ситуация. Честный человек честно выигрывает автомашину и теряет покой. Начинает всех бояться. Работников газеты, работников ОБХСС…

— Работников ОБХСС Елисапетов не боится. Что может сделать ОБХСС честному человеку? Даст год-два по месту работы, и все. Елисапетов боится фельетона. Напишете, высмеете, опозорите его не на год-два, а на всю жизнь.

— Посоветуйте, что сделать, чтобы успокоить Елисапетова? — спрашиваю я.

— Не нужно было рассказывать ему эту загадку. Кто сделал, тот продал, кто купил, тому не надо, а кому надо, тот молчит. Кстати, про что эта загадка?

— Про гроб. Кому надо, тот молчит.

— Моему супругу при его мнительности не хватало только такой загадки.

— Двойственное впечатление производит ваш супруг. Человек он как будто добрый, дважды бескорыстно приходил на помощь мне, человеку ему совсем незнакомому, а глаза у него совсем недобрые. Почему?

— С вами можно откровенно?

— Пожалуйста.

— От обиды, Человек он не глупее других, а получает мало. Честно на его зарплату жить трудно, а нечестно страшно.

Тяжело вздохнув, она поднялась с кресла.

— Завтра он опять поднимет меня в пять утра.

— А вы не поднимайтесь.

— Значит, завтра в газете фельетона не будет?

— Ни завтра, ни послезавтра. Никогда.

— Я так и скажу ему, успокою.

Она сказала, а он не успокоился. Взвинчивал себя день ото дня сильней и сильней и переусердствовал. Когда я узнал, что театральный администратор Елисапетов скончался от инфаркта, мне стало не по себе. И хотя моей вины в его смерти не было никакой, я чувствовал себя виноватым.

Времени, чтобы подумать, поразмыслить над печальным концом Елисапетова, прошло уже достаточно, а я, честно говоря, так до сих пор и не решил, кем был он, обладатель счастливого билета, — человек честный, но мнительный или бесчестный и трусливый?

* * *

Кончил говорить Павел Крохалев, и за нашим столом минуту было тихо.

— Странные встречи бывают у фельетонистов, — сказал Адольф Губиньш. — Один мой приятель утверждает, что фельетонисты ищут только жуликов, встречаются только с жуликами, пишут только о жуликах. О тех, кто украл, растратил, обманул. Этих тоже дай бог, но больше у нас все же встреч других. И интересней, и поучительней. Иногда придет человечек, ну прямо для Гоголя. А то явятся в один день двое, и оба для Антона Павловича. Да хоть бы тот же самый Елисапетов Август Леонидович, это же брат Червякова из «Смерти чиновника».

— А что, не глупая мысль поговорить о людях, которые бывают на приеме в отделе фельетонов, — сказала Вал. Одинцова.

— Вы имеете в виду комические персонажи или психов вроде того, о котором нам только что говорил Пав. Крохалев?

— Я имею в виду людей необычных, любопытных.

— Что ж, разрешите начать эту серию мне? — попросил разрешения Ад. Губиньш и начал свой рассказ так:

КРОССВОРД

Этой любопытной встрече предшествовал не менее любопытный телефонный звонок, который раздался в то утро у меня дома:

— Товарищ Губиньш? Здравствуйте. Узнаете, кто говорит с вами?

— Нет.

— Учебный комбинат Центросоюза в Ленинграде помните?

— Нет.

— Мы учились вместе, только тогда вы были не мужчиной, а женщиной.

— Когда тогда?

— Ну, до войны.

— Ни до, ни после войны я женщиной не был.

— Вас звали в то время Густой.

— Густа моя сестра, а меня со дня рождения зовут Адольфом.

— А Густа училась в Ленинградском комбинате Центросоюза?

— Да.

— Господи, почему же я решила, что она это вы? И каждый раз, как только я видела в газете фельетон за вашей подписью, я всем говорила: «Мы с Губиньшем учились вместе, только тогда он был не