Письмо самому себе: Стихотворения и новеллы

Лицемордами в этот дом.

Застыдились вдруг носороги
Своего присутствия там
И метнулись вон, без дороги,
И по стульям, и по столам.

2. Усышкин

Этой комнаты жильцы боялись
И хранился в ней ненужный хлам,
А случайный новый постоялец
Извинялся: «Не ходите там:

Кто увидит серого лакея,
Беспременно вскоростях помрёт!..»
Как сейчас вот, вижу вдалеке я
Коридор с дверьми и поворот.

В тупике, за этой самой дверью
Будет пыльный сероватый свет,
Паутины бархатные перья
И пришельцу праздному ответ:

«Не тревожь нас, в сумерках навеки…»
Но вот это тянет, как магнит:
Мутный ужас бродит в человеке,
И зовёт, и манит, и велит.

Я вхожу в ту комнату послушно:
Пыль, шкафы, густая тишина.
От засохшей плесени здесь душно
И, как тусклый лёд, стекло окна.

И свистящим вздохом, еле слышно,
Стариковский шёпот позади:
«Так-то, брат Усышкин,
Так вот и ходи…»

3. Южас

Он открылся, огромный и пыльный,
Позабытый чердак предо мной.
Полусвет – но какой-то мыльный:
Светло-серый, тусклый дневной.

Свет из круглых и низких окон –
Только в небо: вниз не взглянуть.
За каймой паутинных волокон
На стекле столетняя муть.

А на камне (зачем он тут брошен?)
Голый мальчик один сидит.
Он слепой. И рот перекошен.
Он оставлен, брошен. Забыт.

И вот, телом тщедушным тужась,
Он кричит однотонно и громко,
Как машина, голосом ломким, –
Только: «Южас, южас…» и «Южас!»

4. Лифт

На нем работала женщина –
Так, – под сорок, и больше молчала.
Этот лифт был старый и в трещинах,
Кое-где торчала мочала,
Мы поехали вниз, до подвала.

А в подвале ходили жители,
Повторяя одно и то же:
«Не пытайтесь до горней обители,
Мы для тех этажей негожи!»
А в углах возникали рожи:

Сперва – ничего за потемками,
А потом пузыри и пятна
Там сцеплялись углами ломкими
И глядели лицом неприятным.
Истязали жильцов, вероятно.