поразить ветеранов ценами на продукты для собак?», и второй, ориентированный на подкорку: «Сука, за тебя люди на войне умирали, а ты, вместо того чтобы открывать ветеранские магазины, где молоко на рубль дешевле, продаешь корм для собак!»
— Я не хочу поражать ветеранов. Вас, видимо, интересует, какие чувства испытывают люди, наблюдая за тем, как на стеклянных полках стоит дорогая продукция для животных. Вы, вероятно, имеете в виду малообеспеченные семьи. Я согласен с вами только в том, что Троице-Лыково действительно не Шестнадцатый округ Парижа, но уверен — появление таких супермаркетов в таких районах необходимо и важно. Они демонстрируют людям нынешний уровень жизни, к которому нужно двигаться. Мои магазины — дополнительный стимул для заработка.
Когда в зале раздался гул, рожденный почти одержанной победой над зарвавшимся боссом, я заговорил снова, и это было неожиданностью:
— Вы знаете, на память мне приходит один вопрос, он относится не к вам, а к тому, что я вспомнил. Занимаясь частным сыском в Интернете, я обнаружил сайт Гринфельда. Вот он-то и заготовил ответ на ваш вопрос. Был такой великий педагог Станислав Шацкий. Он еще в начале нашего века в очень запущенном районе Москвы, в Марьиной Роще, сумел на собранные деньги построить великолепный дворец, который был отдан детям рабочих. Какое-то время там успешно обучали детей. Но в результате доносов черносотенцев дворец был закрыт. В одной из черносотенных газет задавался вопрос: «К чему призывает детей рабочих господин Шацкий, показывая им недоступную роскошь?» И Шацкий отвечал на это: «Мы прививаем культуру». Так вот, я считаю мои магазины, в том числе и магазин в Троице-Лыково, вживлением культуры в быт.
Нейролингвистика. Хочешь или нет, мы подчиняемся ее законам с тем же смирением, с каким отказываемся от спора с законами Ньютона.
Обман конкурентов, посадка на задницы горлопанов, работа на подкорке — работа спецов в области нейролингвистического программирования стоит так же дорого, как работа толкового креативщика.
Как только я произнес «великий педагог Шацкий», все согласились со мной еще до того, как я закончил рассказ. Все слушали фразы о собачьем корме, им был неинтересен какой-то великий педагог Шацкий, но то, что пропустил их оперативно думающий мозг, хорошо расслышала подкорка. Она-то и подсказала всем, что спорить со мной можно, но спорить с великим русским педагогом бессмысленно, и с этого момента мои слова о том, что я открытием дорогих супермаркетов для животных прививаю культуру, было принято на веру.
Вам нужно сосредоточиться, но что-то вам мешает. Вы хотите взять себя в руки, но не можете. Выпустить джинна сомнений из бутылки и пустить дым в глаза врагу может не только уравновешенный человек с железными нервами, но и слабак, однако хорошо владеющий приемами нейролингвистики…
…Слушая, Женя вытянула из пачки сигарету и покрутила в руке зажигалку. «Интересный он, этот Лисин, — думала она, поднося язычок пламени к кончику сигареты. — Другой бы на его месте нервно смеялся, хватался за спасительную соломину, убеждал меня в чем-то, молил… А этот — нет. Ничего-то ему не нужно, кроме правды, которую в себе носить надоело. Однако интересно, чем все это закончится. Он, кажется, долго составлял план, прежде чем писать в редакцию».
— Вот видите, Женя… — сказал Лисин. — Я поднял со стола ваше перо, выдаваемое Боше за «Паркер», и посредством простого его применения заставил вас закурить. Как я сделал это, спросите вы? Очень просто… Я смотрел вам в глаза и стучал пером о стол, когда произносил нужные мне слова. Вы вряд ли ухватили цепь: «вам нужно», «взять» и «пустить дым», однако если вы справитесь у своей памяти, обязательно убедитесь в том, что я стучал ручкой о стол именно в момент произнесения этих слов.
От вас ничего не зависит. Работает ваша подкорка.
Когда я напрягался в баре, вспоминая разговор Коломийца с Гроссом, то есть заставлял работать мозг, моя подкорка тоже трудилась. И когда в бормотаниях за столиком, где сидели ни разу не видевшие Англии девицы, было произнесено то самое слово, что прозвучало в разговоре Коломийца с кладовщиком, подкорка сработала и подала мне сигнал.
«Любовь», — ляпнула какая-то из чертовок, и я мгновенно поймал связь этого слова с беседой, которую слышал на лестнице.
И я тут же рассчитался и вышел. Меня ждал офис. Пытаться найти в воскресенье на рабочем месте Анну Моисеевну — чушь несусветная, тем паче что я сам запрещал оставаться на работе после шести часов. Но помещение HR с собой не унесешь, и, признаться, будет лучше, если я сам покопаюсь в бумажках в присутствии одного лишь Старика.
Я набрал его номер и попросил приехать в «Глобал». Когда моя машина припарковалась на стоянке у входа, он был уже там и встречал меня на крыльце.
— Что-то серьезное?
— Возьми ключи от отдела кадров, сними кабинет с охраны и вели запереть входную дверь.
Через десять минут мы уже были у металлических стеллажей с личными делами сотрудников.
«ОТДЕЛ ПРОДАЖ», — прочел я на одном из стеллажей.
Если бы меня попросили назвать картину, которая соответствовала бы моим представлениям о корпорации, то я тут же направился бы в зал, где висит «Апофеоз войны» Верещагина. Но я об этом, кажется, уже говорил…
Корпорация — это не ровный ряд сияющих стеллажей с персоналом и не похожая на спираль ДНК конструкция, где каждое из звеньев прочно связано с последующим. Мой мир — это относительно правильной формы пирамида одинаковых черепов с открытыми ртами. Выцветшая земля, очень похожая на ворс коврового покрытия, сухие деревья гадко выполненной работы, канающие под декор, и где-то вдали, очень вдали — голубая полоска настоящей жизни, докатиться до которой этой куче нет никакой возможности.
С раздражением выдернув самый нижний ящик — а именно там я и надеялся найти досье на Таю, я обнаружил ровный ряд серых папок.
«Малькова», «Тынянов», «Поскотин»… Я был так раздражен, что не сразу подумал о том, что рядом с фамилией буква «Т» запросто может относиться как к Тае, так и к Татьяне с Тамарой, а фамилии подружки Факина я не знал.
Пришлось вытянуть из узкого ящика все папки, где значилась в инициалах первой буквой «Т», слава богу, таких нашлось всего четыре, и в третьей обнаружить то, что искал.
Тая Олеговна Мискарева, вот как, оказывается, она значится в моей компании.
Старик с врожденным любопытством заглянул мне через плечо.
— Я ее сегодня видел.
Аккуратно переписав на листок бумаги адрес: Большая Оленья, 39, я быстро нашел папку «Факин» и переписал оттуда: Мосфильмовская и — номер дома.
— Кого?
Истолковав паузу как мое презрение к важности предоставленной информации, он почесал мочку уха и ответил:
— Таю. Если только в деле, которое вы открывали, вклеена ее фотография.
— Ты видел Таю Мискареву?
— Не знаю, Мискарева, она или нет, но я видел девочку, фото которой сейчас передо мной мелькнуло, у офиса.
— В котором часу ты ее видел?
— Как только подъехал к «Глобал» по вашей просьбе.
— Ты говоришь, что около четверти часа назад рядом с офисом «Глобал» ты видел Таю?
— Мне обязательно повторять одно и то же?
— Ты не ошибся?
— Сынок, если бы я за последние тридцать лет хоть раз ошибся, мы уже давно были бы Соединенными Штатами Америки.
— Жаль, очень жаль, что ты такой безошибочный. — Я поставил папки на место и с грохотом задвинул ящик. — А почему ты только сейчас об этом сказал?
— А я должен был знать заранее, что вас интересует девочка Тая?
