— Ну, с этими тремя тысячами риалов вы можете распрощаться.
— То есть как это?
— Доктор Мехди Атеш не такой человек, чтобы вернуть обратно деньги даже в случае, если сделка не состоится. Он ведь сын ахунда. Деньги, данные по обету, принадлежат молящемуся!
— Ну, хорошо, так какие же условия ставите вы?
— Во-первых, вы заплатите мне только валютой, а во-вторых, повторяю, что та сумма гонорара, о которой вы договорились с господином доктором Атешем, не относится к пациентам вашего класса.
— Разве в медицине тоже существует классовое различие?
— Конечно! Вы же не сядете в автомобиль, который стоит десять тысяч туманов, не купите дом за пятьдесят тысяч туманов и не наденете пальто за две тысячи туманов. Как же вы можете согласиться на операцию, которая стоит всего тридцать тысяч туманов! Ведь это оскорбительно для вас! Если даже вы сами пойдёте на такое унижение, то я, как патриот, не могу допустить, чтобы дети аристократов шахиншахского государства делали операцию за тридцать тысяч туманов, тем более первую операцию.
— Как, а разве эту операцию можно делать во второй и в третий раз?
— Конечно. Мы, американские хирурги, выполняем её с таким искусством, что, если необходимость в ней возникнет ещё десять раз, мы снова сделаем её. К тому же сейчас мы практикуем накладку швов нейлоновыми нитками.
Вида с облегчением вздохнула. На душе у неё стало спокойно, все тревоги, терзавшие её до сих пор, исчезли. Она даже пожалела, что так поздно узнала столь интересные подробности, и решила, что, сколько бы ни стоила операция, врачи действительно заслуживают этих денег. Ну а она не потерпит от этого никакого ущерба, она вытянет у молодых людей в несколько раз больше того, что придётся платить врачу. Она сразу стала очень любезной:
Я очень вам признательна, господин доктор, что вы так оберегаете моё достоинство. Скажите, пожалуйста, какую сумму я буду должна вам?
— Так как я питаю особое расположение к вашей семье и много раз пользовался вашим гостеприимством я возьму с вас тысячу двести долларов.
— Тысячу двести долларов?!
— Да, ханум, поверьте, даже в самой Америке эта операция стоит двести долларов. Это государственная такса.
— Но здесь ведь не Америка, господин доктор, и у нас не всегда имеются в наличии доллары.
— Ну что мне вам сказать? Я уже давно не делал операций за риалы. Во-первых, моя супруга — американка, двое моих детей — американские подданные, я сам тоже подал прошение о принятии меня в американское подданство и в будущем году получу разрешение. И, кроме того, только сумасшедшие держат свои капиталы в этой смутной стране. Те доллары, которые вы сегодня соизволите дать мне, я завтра же утром телеграфом переведу в Америку.
— Да, но ни у меня, ни у Сируса, который сидит в машине у подъезда вашего дома, нет с собой долларов.
— Ну, это уж не моя вина. Между прочим, до того как приступить к операции, я должен получить согласие Сируса Фаразджуя.
— Что вы хотите этим сказать?
— Я хочу этим сказать, что, если ваш молодой человек, который допустил такую оплошность, или, как говорят в народе, совершил это преступление, не заплатит мне за молчание, я не буду делать операции.
— Господин доктор, я, ей-богу, совершенно теряю разум. Я просто не могу понять вас.
— А тут и понимать нечего. Я говорю, что господин Сирус-хан должен заплатить мне за молчание. Почему же за операцию нужно платить, а за молчание нет?
Вида проявила удивительное самообладание, не закатив звонкую пощёчину по жирной, бесстыжей физиономии господина доктора, побывавшего в Америке и боготворившего доллары, доктора, жена и дети которого являются американскими подданными и который сам в ближайшем будущем удостоится этой великой чести. Но, увы, она не могла этого сделать, она сама пришла в этот разбойничий вертеп, и вынуждена терпеть любую грубость и наглость этого господина. Усилием воли подавив своё желание. Вида сказала:
— Ну, хорошо, вы изволили сказать, что я должна заплатить тысячу двести долларов, а сколько вы хотите получить от Сируса?
— Из уважения к вам ему я тоже сделаю скидку. С него я возьму триста долларов.
Вида мысленно произнесла: «Какой подлец, какой подлец! О, если бы ты хоть раз попал в мои руки, я бы вытянула из тебя все жилы. Погоди, будет и на моей улице праздник!» и совершенно подавленная, словно побитая собака, медленно, нерешительным шагом вышла из приёмной доктора Раванкаха Фаседа.
Сирус коротал эти два с половиной часа, растянувшись на заднем сиденье автомобиля. Если бы его дружки узнали, что этот прекрасный юноша, один из выдающихся представителей золотой молодёжи шахиншахской столицы, который мог бы за это время совершить большие дела, не совершил их только из-за бессмысленного ожидания в машине, они не только посочувствовали бы его злоключениям, но и послали бы тысячу проклятий в адрес медицины, которая считает себя спасительницей человеческих жизней.
Спустя несколько минут Вида и Сирус вместе вернулись в приёмную доктора Раванкаха Фаседа. Доктор в душе ликовал. Сегодня он совершил очень выгодную сделку. Днями и ночами на протяжении всех двенадцати месяцев в году он был занят только комбинациями, но не часто мог похвастаться подобной удачей.
Обычно те, кто обращался к нему, не располагали наличными долларами. Несколько раз ему давали чеки, не обеспеченные покрытием, и он с колоссальными трудностями взыскивал по ним деньги. Некоторые пациенты, пользуясь либо своей властью, либо властью двора, меджлиса, главного полицейского управления или совета министров, заставляли его делать операцию бесплатно или же, расплачиваясь, надували несчастного и беспомощного доктора. Поэтому господин доктор, как только в его руки попадали папенькины и маменькины детки, вроде Виды и Сируса, обирал их без всякого зазрения совести. Получая от таких операций колоссальное удовольствие, он торопился содрать со своих пациентов как можно больше, пока они не успели стать министрами, депутатами, сенаторами и не начали бы пользоваться его услугами бесплатно.
Как только Сирус появился в приёмной, доктор, идя навстречу ему, по привычке, усвоенной в Америке, потирая руки, начал громко говорить ему комплименты и выражать благодарность за то, что он, Сирус, из всех коллег доктора избрал именно его и доверил ему свою дорогую, нежную возлюбленную.
Во время разговора он несколько раз справлялся о здоровье дорогих родителей Сируса, напомнил о своей давнишней дружбе и даже отдалённых родственных связях с его семьёй, вспомнил, что в детстве, когда он жил по соседству с отцом Сируса, они неоднократно играли на улице в чижика и в орехи.
Пока господин доктор Раванках Фасед разглагольствовал об этих пустяках, сердце Виды разрывалось от негодования. В нетерпении она переступала с ноги на ногу, не в силах дождаться, когда же наконец кончится эта лживая болтовня. Наконец она дала волю обуревавшему её гневу и резко, с раздражением сказала:
— Ну, довольно, ради бога довольно, моё терпение лопнуло. Милый Сирус, заплати столько, сколько доктор хочет, и избавь меня от этого палача.
Доктор громко и глупо рассмеялся и грубо сказал:
— Да полно вам, мадам, вы сейчас сами изволите убедиться, что я совсем не палач. Я даже в самой Америке славился этими операциями. В той больнице, где мы работали, нам приходилось делать их по четыреста-пятьсот в течение дня, и мой знаменитый учитель господин профессор Роберт всегда поручал операции мне, а когда я кончал, внимательно осматривал мою работу и горячо пожимал мне руку. Итак, господин Сирус-хан, прошу вас, сядьте, пожалуйста, за стол и выпишите чек.
Когда Сирус в соседней комнате сел выписывать чек, а господин доктор в белом фартуке, стоя перед умывальником, принялся мыть руки мылом и чистить свои ногти щёточкой, Вида почувствовала, что наконец наступил решающий момент. Показав рукой на операционный стол, стоявший на середине комнаты, она спросила.
