— Господин доктор, разрешите?
— Да, ханум, пожалуйста, прошу вас.
Быстро, словно желая поскорее избавиться от этого неотёсанного мужлана, Вида сняла туфли, чулки, платье, комбинацию, положила всё это на стул. Когда на ней оставались только бюстгальтер и трусики, она проговорила:
— Господин доктор, я готова.
Доктор обернулся, посмотрел на неё и сказал:
— Ханум, снимите всё.
Заметив, что Вида колеблется, доктор указал на Сируса и ещё более грубым, чем прежде, тоном добавил:
— Да полноте, ханум, ведь господин Сирус-хан близкий вам человек, от него таиться нечего, а что касается меня, то я врач и вы не должны меня стесняться.
Через минуту Вида лежала на операционном столе доктора Раванкаха Фаседа. Она пристально смотрела в потолок, а Сирус, написав чек, поднялся и, облокотившись о край стола, стал исподлобья смотреть на Виду.
На следующий день, в среду, в половине одиннадцатого утра в кабинете декана литературного факультета собрался совет университета.
Господин доктор Раванках Фасед накануне вечером положил в карман кругленькую сумму, ещё раз показав своё врачебное искусство. После операции он плотно поужинал и заснул.
В девять часов, когда он ещё ворочался с боку на бок в кровати, мадам, войдя в спальню, на своём красноречивом английском языке с американским акцентом напомнила ему, что он уже опоздал в больницу.
— Ерунда, больные подождут, я сегодня чувствую себя более утомлённым, чем обычно.
— Но ведь, друг мой, оттуда звонили уже три раза.
— Скажи, чтобы телефон переключили сюда.
Господин доктор взял телефонную трубку и, обругав площадной бранью того, кто был на другом конце провода, сказал:
— Если они не могут подождать, чтоб им ослепнуть, пусть убираются ко всем чертям! Я ведь не получаю денег от университета за осмотр больных. У меня и помимо больницы дел по горло. Да, я забыл, но сегодня я вообще не могу никого принимать, я сейчас должен ехать в посольство, а потом у меня заседание университетского совета. Больные пусть придут послезавтра.
Судя по всему, его собеседник всё еще продолжал настаивать. Доктор, потеряв терпение, закричал:
— Не суйтесь не в своё дело, это вас не касается. Больные мои, и я сам знаю, что с ними делать. Скажите, пусть все они придут послезавтра.
Господин доктор встал с постели, быстро побрился, оделся, позавтракал, вызвал из гаража машину и, по своему обыкновению заехав в посольство, на некоторое время уединился с господином послом. И вот теперь он готов приступить к своим важным научным делам и принять участие в заседании совета университета.
Один за другим одиннадцать деканов одиннадцати факультетов — да увеличит господь их число! — среди которых был и сам ректор университета, одиннадцать заместителей деканов, двадцать два представителя от одиннадцати факультетов, учёный секретарь и заместитель ректора университета вошли в комнату, расположились вокруг длинного стола, за которым раз в неделю решались судьбы наук и литературы Ирана и всего мира и разрешалось много технических трудностей, мешающих упрочению и развитию науки.
Господин ректор университета сидел на председательском месте, те, кто некогда был министром или может когда-нибудь стать им, кто был депутатом или сенатором или собирается стать ими, расположились по обе стороны стола вблизи от ректора, а остальные, представители заштатных факультетов: ветеринарного, сельскохозяйственного, технологического — мелюзга, из которой редко кто-нибудь попадает на пост министра, становится депутатом, сенатором, видным журналистом или политическим деятелем, уселись поодаль. В комнату с подносом в руках вошёл слуга Сеид-ага и обнёс всех присутствующих чаем. Учёные выпили чай, немного оживились и вышли из того полусонного, полупьяного состояния, в котором обычно находятся по утрам подобные знаменитые учёные и которые по этой причине даже не являются на лекции.
На этом важном научном заседании, где бок о бок сидели крупнейшие светила науки, по непреложному закону мироздания, в соответствии с которым или красота совершенно не воспринимает науки или же с появлением науки исчезает красота, собрались кривые и горбатые страшилища с уродливыми лицами как бы для того, чтобы демонстрировать свои странные гримасы и ужимки.
Господин доктор Раванках Фасед, даже здесь выделявшийся своим нахальством, больше всех говорил, шумел, важничал и, будучи самым невежественным, больше других стремился показать свои знания, ибо на этом учёном заседании все старались обсуждать вопросы, в которых они не разбирались, и говорить о неизвестных им вещах, а известные замалчивать.
Господин инженер Мехди Батенган, уважаемый декан технологического факультета, автор двух известных книг, одной об «очищении ислама» и другой о «философии отступления», которые он написал с точки зрения своей науки, именуемой «термодинамика» и имеющей тесную связь с этими двумя важными проблемами, произнёс: «О боже, о внук божий[99], о достойнейший, о набожный и воздерживающийся от запретного». Его небольшая чёрная борода, его лицемерный вид невольно наводили на мысль о лживых монахах, которые описываются в произведениях многих известных иранских писателей от Омара Хайяма до Хафиза. Всякий человек при виде этих слащавых физиономий, более сладких, чем сахар, и более желанных, чем финики, невольно должен был взять в руки чётки и, перебирая их, без конца повторять: «Господи, благослови наилучшие свои создания».
Сегодняшнее заседание университета должно было быть особенно торжественным, и поэтому с начала рабочего дня телефонисты секретариата университета столицы и одиннадцати его факультетов от имени ректора университета сообщали деканам факультетов, их заместителям и представителям факультетов, чтобы они обязательно присутствовали на этом заседании, где будут обсуждаться чрезвычайно важные вопросы.
Когда все эти крупнейшие учёные страны — и неверный, и христианин, и мусульманин, и бородатый, и безбородый, и доктор, и инженер, и побывавший в Америке, и побывавший в Европе, и тот, кто был министром, и кто не был им, и тот, кто был депутатом, и тот, кто депутатом не был, кто был сенатором и кто не был сенатором, богатый и бедный, а если хотите точнее, и мышь, и бык, и тигр, и заяц — расположились вокруг стола, покрытого зелёным сукном, и с причмокиванием стали посасывать свои сигареты и пускать в воздух клубы дыма господин доктор Забани, весьма уважаемый учёный секретарь университета, начал читать протокол предыдущего заседания совета университета. Господин доктор Ярдан Голи, представитель факультета литературы и известный профессор обществоведения, в силу того что он был ростом выше всех, а голова его была более пустой, чем у других, начал шуметь первым и, стуча концом карандаша по столу, попросил слова.
Когда этому известному философу дали слово, он исподлобья окинул всех присутствующих гневным взглядом. В наибольшее смятение этот взгляд привёл господина доктора Асаи, декана сельскохозяйственного факультета, и господина доктора Пирмамаи, заместителя декана ветеринарного факультета, то есть официальных сеятеля ячменя и ветеринара шахиншахского правительства. Убедившись по испуганному выражению лиц присутствующих, что его проницательные, полные глубокого смысла философские высказывания произвели своё действие, и предвкушая эффект, который произведут мысли, ещё не высказанные, доктор Ярдан Голи, пустив в ход всё своё красноречие, заявил следующее:
— Господин доктор, дорогой коллега и верный друг моего детства и юношества! При всём расположении, которое я к вам питаю, и несмотря на то, что мы с вами совместно изучали науки в Иране и в Европе, несмотря на то что вы в течение четырёх лет были директором литературного института в Тебризе и по меньшей мере — простите, я с вами и вообще со всеми говорю без обиняков десять лет являетесь профессором истории, вы до сих пор не научились вести протоколы заседаний такого высокого, имеющего
