несчастной девушки, одиноко сидевшей в мрачной приёмной доктора, печальной и подавленной, утратившей всё своё достояние, иссякло, и теперь ожидание стало для неё хуже самой мучительной пытки. Единственный выход, который казался ей наилучшим в её положении, — пригрозить доктору, что она заплатит ему за операцию меньше. На людей алчных такая угроза действует лучше всего.
Она встала, открыла дверь, вышла в коридор, ведущий в квартиру доктора, и, нарочно громко стуча каблуками своих парижских туфель по цементному полу, чтобы поднять как можно больше шуму, направилась к слуге доктора. Нарушив его дремоту, она встала против него и прислушалась, чтобы определить, куда ей идти дальше. Убедившись, что голоса мужчин и женщин, оживлённо говорящих на английском языке, доносятся из-за двери, расположенной по правую руку, она подошла к этой двери и очень сердитым и громким голосом закричала, обращаясь к слуге:
— Передай господину доктору, если черев пять минут он не выйдет ко мне, я обращусь к другому врачу.
Эти слова оказали магическое действие. Не успела Вида вернуться в приёмную, как кто-то с силой хлопнул дверью и послышался низкий голос мужчины, всем своим видом показывающего, что он торопится и что у себя дома он может быть очень груб и неприличен.
— Эй, ты, болван! Поди-ка сюда и открой ставни, пусть комната немного проветрится. Тут же задохнуться можно!
— Господин доктор, ведь вы же сами запретили открывать ставни до тех пор, пока вы не распорядитесь.
— Да, но ведь клиенты бывают разные, болван. Распоряжение касалось иностранцев, чтобы с улицы их никто не видел, а уважаемая госпожа, говорящая по-персидски, совершенно в этом не нуждается.
Слуга поспешно открыл ставни. Как только свет проник в комнату, взгляд Виды упал на доктора Раванкаха Фаседа, которого она вместе с его американской супругой тысячи раз видела на официальных приёмах и аристократических банкетах. Сегодня доктор особенно принарядился для своих американских гостей. На нём был свинцового цвета американский костюм, жёлтые с белым туфли в дырочках и галстук свекольного цвета с большим жёлто-белым цветком посередине. Конечно же, господин доктор привёз этот галстук из Америки в память о последней своей поездке в этот обетованный рай.
Американские очки без оправы, круглое расплывшееся лицо, на котором даже с помощью тысячи подзорных труб никто не смог бы обнаружить ни малейших признаков интеллекта, доброты и честности, громоздка фигура, огромный живот — всё это говорило о том, что господин доктор никогда не утруждает себя никакими размышлениями и самым большим делом, которым он обременял себя в этом мире, было поедание добра, приобретённого нечестным путём. Его жирные руки, короткие толстые пальцы, коротко остриженные ногти, толстые ноги с очень высоким подъёмом свидетельствовали, что этот уважаемый барчук попал на профессорскую кафедру прямо из хлева, а докторский диплом, который он получил, был доказательством того, что выдавший его старался как можно скорее избавиться от этого чучела.
Ещё раз окинув взором с головы до ног доктора, Вида невольно сказала про себя: «Этот человек и в самом деле только о том и мечтает, как бы занять пост министра. Вряд ли на эту должность можно было бы найти какого-нибудь другого, более подходящего осла».
Господин доктор Раванках Фасед приблизился к несчастной Виде.
— Ну, мадам, поздравляю вас! Как это случилось, что вы вспомнили обо мне? За всё время, что мы занимаемся врачебной практикой, мы имели счастье видеть всех первоклассных дам нашего города, кроме вас!
Виде хотелось закатить ему звонкую пощёчину. Он говорил так, будто «первоклассные дамы» были обязаны систематически раз в неделю приходить к господину док— тору, будто этот никчёмный человек всех считает своими должниками.
С трудом подавив это желание, Вида сухим тоном, который был хуже, чем тысяча бранных слов, сказала:
— Что же, прикажете мне огорчаться из-за этого, господин доктор? Мы ещё не дошли до такого состояния, какого вам хотелось бы, но если с божьей помощью счастье улыбнётся нам, мы станем более частыми вашими пациентами.
— Ну ладно. Так чем же я могу вам служить сегодня?
— Вам уже об этом говорили по телефону, и вы назначили час приёма.
— Прошу прощения. Видите ли, я проиграл в бридж восемьдесят долларов и поэтому немножко рассеян.
Бедная Вида подумала, что доктор настолько рассеян, что вспомнил про свой последний проигрыш в Америке, забыв, что сейчас он находится в Тегеране.
— Простите, господин доктор, но вы находитесь в своём доме на проспекте Тахте Джамшид.
Доктор глупо рассмеялся:
— Ха-ха-ха! Да, ханум, но с американскими друзьями мы играем в карты не на риалы, а на доллары.
— Ах вот как!
— Если выигрываем — переводим деньги в Америку, а если проигрываем, то, дай бог здоровья нашим пациенткам, они этот проигрыш компенсируют.
Чтобы доказать Виде свою исключительность, господин доктор отечески погладил двумя пальцами её грудь, посмеиваясь громким отрывистым смехом.
— Ну, Вида-ханум, как поживают ваши уважаемые родители?
Несчастная Вида поняла, что, если она немедленно не оборвёт этого человека, расспросы о здоровье будут длиться без конца и ей не дождаться момента, когда доктор наконец приступит к делу, ради которого она пришла. Поэтому она сочла нужным перевести разговор на интересующую её тему:
— Господин доктор, может быть, я разденусь и вы осмотрите меня?
Доктор окинул взором неприглядную фигуру Виды. Прежде всего ему бросились в глаза её брови, лицо, худая шея, выступающий кадык, опущенные плечи, маленькие груди, тонкая талия, тощие икры ног, и он, словно мясник оценивающий взглядом барана, прежде чем купить его, сделал соответствующую оценку Виды и с полным безразличием сказал:
— Нет, не надо, не торопитесь, у вас ещё достаточно времени.
Затем, указав рукой на операционный стол, стоявший под лампой и накрытый белой простынёй, небрежным тоном добавил:
— Впрочем, пока вы будете раздеваться, мы можем с вами обо всём договориться.
— О чём же мы должны договориться?
— О плате за операцию.
— Но ведь мы уже договорились.
— С кем?
— С господином доктором Мехди Атешем, заведующим лечебным отделением больницы Рази.
— С каким доктором?
— С вашим ассистентом, доктором Мехди Атешем.
— А, понятно. Та договорённость, которая у меня с ним имеется, касается бедняков и тех несчастных, которые обращаются в его больницу, но не девушек из аристократических семей.
— Но господин доктор нам сказал, что он уполномочен вами договариваться о стоимости операции и расходах на лечение.
— Ханум, я ведь вам уже говорил, что вас это не касается. Вы, слава богу, обладаете состоянием, иностранной валютой, можете платить девизами[98]. Господин Эхтеладж, директор Национального банка, поддерживает вашу семью, она располагает тысячью различных кредитов, и у вас, конечно, нет никаких оснований платить тот пониженный гонорар, который доктор Мехди Атеш уполномочен устанавливать от моего имени для бедняков, обращающихся в лечебницу.
— Значит, вы не принимаете тех условий, о которых мы с ним договорились, и надо договариваться лично с вами?
— Ну конечно же. А о чём вы договорились с ним?
— Сирус должен заплатить тридцать тысяч туманов вам и три тысячи маклерских самому доктору Мехди Атешу.
