полуобвисшие груди, которые она так любила поглаживать перед зеркалом.
Вида быстро натянула трусики, пристегнула к поясу нейлоновые чулки, надела свой знаменитый голубой бюстгальтер, белую шёлковую комбинацию, натянула поверх всего этого белое шёлковое со светлыми голубыми горошинами платье, надела туфли, подняла с пола лежавшую на ковре белую из змеиной кожи сумку и торопливо, миновав коридор гостиницы, спустилась вниз по лестнице.
Всё это время Сирус Фаразджуй, герой вчерашней ночи, был погружён в глубокий, сладкий сон.
На площади Дербенд несчастная Вида наняла машину до Тегерана и направилась прямо к своей дорогой и любимой мамаше. Мать её не была обеспокоена тем, что со вчерашнего вечера и до самого утра не видела дочери, и не стала её ни о чём расспрашивать. И, если бы мутные, слипающиеся глаза, спутанные волосы Виды и запах, шедший у неё изо рта, не навели её на подозрение, любящая мать, возможно, и вовсе не спросила бы дочь, где она была и чем занималась накануне.
Мадам Нахид Доулатдуст сидела в это время в бюстгальтере и трико на своей кровати, а её интимный и сердечный друг, вечный властелин её сердца, господин секретарь Хушанг Сарджуи-заде, стоя перед зеркалом, завязывал свой американский галстук. Как только Нахид заметила, что дочь чем-то взволнована, она выпроводила из комнаты своего секретаря под предлогом, что ему необходимо навести порядок в гараже и получить отчёт у шофёра, предварительно предупредив его:
— Хуши-джан, скажи Али Эхсану, пусть он подаст машину к подъезду. Возможно, у меня появятся срочные дела.
Как только Хушанг закрыл за собой дверь спальни, Нахид спокойным тоном, в котором не чувствовалось даже намёка на укор, сказала:
— Ну, теперь рассуждать уже поздно. Ты просто даром отдалась этому мальчишке. Я даже не спрашиваю у тебя, откуда ты сейчас пришла, я и сама вижу, что наконец Сирус — чтоб ему подавиться куском хлеба! — добился своего. А жаль, мне хотелось найти для тебя более приличного мужа.
— А разве это может помешать?
— Нет, ничему это не помешает, но ты ведь знаешь что у современных юношей на устах запоров нет, и, кто знает, может, чтобы похвастаться, Сирус начнёт болтать об этом.
— Ну что ж, пускай болтает сколько его душе угодно что мне до того?
— Вообще-то, конечно, ничего. Такое может случиться с любой женщиной. Разве Мехри, мать Сируса, эта самая пропащая женщина, не стала женой господина Таги Борунпарвара, начальника одного из главных управлений министерства финансов именно потому, что она выкинула с ним такой же фортель?
— Так что же я теперь должна делать, мамочка, как ты думаешь?
— Ничего, ступай к телефону, набери номер 73–78 и попроси господина доктора Раванкаха Фаседа принять тебя сегодня же.
— Как же мне объяснить ему, для чего я прошу записать меня на приём?
— Как только он услышит женский голос, он сам всё поймёт. Ведь он специалист именно по этим «болезням». Скажи, что ты нуждаешься в срочной операции, он догадается, что тебе нужно. Да смилуется господь над душами усопших родителей тех, кто побывал в Америке! Иногда человек так нуждается в их помощи! Если бы они не возвращались из Америки обратно на родину, каким бы несчастьем это было для нас! Очень жаль, что некоторые из этих совершенно необходимых нам людей питают такое отвращение к своей стране, что подали заявление о переходе в американское подданство, и недалёк тот день, когда они покинут нас. Кто знает, какие беды стрясутся с нами после их отъезда! Ну, не теряй времени зря, поднимайся и скорее звони доктору.
Как ни старались Вида и её мать добиться по телефону приёма у господина доктора Раванкаха Фаседа, известного врача, «специалиста по женским и девичьим болезням», о котором все знали, что он в будущем составе кабинета министров получит портфель министра здравоохранения, как они ни настаивали, ссылаясь на протекцию господина Манучехра Доулатдуста, всех высокопоставленных лиц, министров, депутатов, известных корреспондентов, уважаемый доктор не соглашался принять их. Он сказал, что ещё позавчера вечером дал слово господину послу обсудить с ним конфиденциально один очень важный вопрос, ответа на который сегодня до полудня ожидает Вашингтон. А в полдень он должен пригласить на обед и партию в бридж своих коллег, приехавших из Америки, и раньше семи часов вечера никого принять не сможет, пусть это будет даже самый неотложный случай. Потом, правда, господин доктор снизошёл к этой «несчастной больной» и посоветовал ей немедленно наполнить ванну холодной водой и сидеть в ней до семи часов вечера, даже пищу принимать, не вылезая из воды.
В ванне Вида провела целый день. В три часа дня её мать вошла в ванную комнату и сообщила, что к ней пришёл Сирус.
— Тебе нужно было бы надавать ему по шее и выставить вон — чтоб его скорее вымыл мойщик трупов! Я больше не хочу видеть его бабью физиономию.
— Удивительно бестолковая ты девчонка, Вида. Что значит «вытолкать его вон»? Если даже у него лопнут глаза, всё равно он должен сам нести расходы по этому делу. Пусть он только попробует увильнуть, я ему покажу, где раки зимуют. Он должен встретиться с одним из ассистентов доктора и договориться с ним относительно стоимости операции.
— Милая мамочка, не дай бог мне хоть на один миг остаться без тебя! Ты такая умная и дальновидная женщина! Как папе повезло, что он женился именно на тебе. Ей-богу, если б я думала даже сто лет, я никогда не догадалась бы так отомстить Сирусу.
— Во всяком случае, — чтоб он ослеп! — он должен договориться с одним из ассистентов доктора относительно гонорара, найти где ему угодно деньги, прийти сюда к половине седьмого и вместе с тобой поехать к доктору. Возможно, у доктора будет к нему какое-нибудь дело, поэтому я поручу Али Эхсану проследить, чтобы он не улизнул из машины. Он будет сидеть в машине, пока не кончится операция, и, только когда рассчитается с доктором, может убираться ко всем чертям.
В соответствии с этим разумным планом Вида направилась на квартиру к доктору Раванкаху Фаседу. Когда она подъехала к его четырёхэтажному дому и увидела, что ставни окон первого этажа, облицованного чёрным мрамором, и остальных трёх этажей, отделанных светлым цементом, закрыты, а во внутренних помещениях дома темно как в покойницкой, у неё оборвалось сердце. Нерешительно поднялась она по восьми цементным ступенькам. Подойдя к одной из дверей, она увидела табличку, на которой на английском языке было написано: «М. Д. Джахан С. Салех», а над дверями других комнат такими же буквами и тоже на английском языке было написано что-то другое. Сомнения и колебания её возросли, ей показалось, что она ошиблась и что это или гостиница, или казарма, или же одно из американских учреждений. Однако слуга, сидевший на стуле в конце коридора, подтвердил, что она не ошиблась: квартира доктора Раванкаха Фаседа находится именно здесь.
Час с четвертью, проведённые Видой в приёмной доктора Раванкаха Фаседа, а бедняжкой Сирусом в машине кадиллак, принадлежащей господину Манучехру Доулат-дусту, показались им вечностью.
То, что господин доктор, который по телефону так настойчиво требовал, чтобы она просидела в ванне, наполненной холодной водой, до встречи с ним, теперь сам заставляет её ожидать в приёмной больше часа, удивляло и страшило Виду.
Когда слуга доктора в ответ на её возмущение хладнокровно заявил: «Ну, что ж делать, придёте в какой-нибудь другой день», сердце несчастной девушки оборвалось или, как говорит Мах Солтан, любимая прислуга её матери, «оборвались связки её сердца». Но что она могла предпринять? У неё не было иного выхода, кроме как набраться терпения и сидеть в этой приёмной, окна которой, выходившие на улицу, плотно прикрывали ставни в комнате, где темнота, как в тюремной камере, будет царить до тех пор, пока наконец не появится сам господин доктор Раванках Фасед.
Несчастный Сирус в таком же мрачном ожидании сидел на заднем сиденье автомобиля, стоявшего перед домом господина доктора, и все мысли его были сосредоточены на одном: когда же его позовут и какую сумму он должен будет уплатить доктору за его труды?…
Когда утром Сирус проснулся и увидел, что Виды и след простыл, он быстро оделся, сорвал с кровати простыню, завернул её в газету и поспешил в город. Первым делом он купил в магазине новую простыню и, вернувшись в «Дербеид», постелил её на кровать. Вызвав коридорного, он потребовал у него счёт. За номер ему пришлось заплатить пятьдесят два тумана и восемь кранов, пять туманов он дал коридорному на чай. Потом он взял завёрнутую в газету простыню, сел в машину и снова поехал в город.
У поворота к тюрьме Гасре Каджар он остановил машину, осмотрелся и, увидев, что никого на дороге
