нет и никто его не видит, осторожно бросил свёрток в речку возле шоссе, быстро нёсшую свои мутные, пенистые воды. Затем он немного постоял, поглядел на течение воды и на быстро удалявшуюся в волнах реки память о его первой ночи, проведённой с Видой. Когда он убедился, что река унесёт эту память далеко, он сел в машину и отправился в город.
Самые подлые, самые мерзкие люди, которые всячески стараются не поддаваться лирическому настроению, иногда невольно впадают в лирику, и на какой-то миг к ним приходит поэтическое вдохновение. Так и Сирус, сидя за рулём автомобиля, вспоминал свою дорогую Виду, ту самую Виду, которая столько раз сидела рядом с ним в этой машине и которая вчера ночью в порыве искреннего чувства отдала ему самое ценное, что у неё было, разрешила ему насладиться любовью.
Здесь его лирическое настроение достигло апогея. Он вспомнил, как несколько минут назад грязные, пенистые воды речки, протекающей возле шоссе, подхватив память об этой любви, унесли её с собой. Он вспомнил, что в детстве его кормилица, глупая болтливая старуха Шах— рияри, неизвестно для чего рассказала ему, что в благородных семьях, где дорожат фамильной честью, хранят простыню, на которой спали молодые в первую брачную ночь. А Сирус сегодня вверил это доказательство чести бурным волнам речки, чтобы они понесли его по свету и оповестили о нём всех жителей мира.
Преисполненный этим чувством, гордо подняв голову, Сирус остановил машину у подъезда дома господина Манучехра Доулатдуста, вошёл в подъезд и, выйдя оттуда спустя полчаса, поехал к себе домой. Спокойно и просто, как о каком-нибудь совершенно незначительном событии» рассказал он о происшедшем своей матери. Махин Фаразджуй выслушала сообщение сына тоже очень спокойно, словно речь шла с покупке ботинок или шапки.
Когда Сирус поведал матери, что Нахид, мать Виды весьма недвусмысленно сказала ему: «Чтоб тебе ослепнуть, расходы по этому делу должен нести ты», в глазах несчастной Махин промелькнул тревожный огонёк. Правда, недавно господин Али Фаразджуй, начальник одного из главных управлений министерства финансов, провёл крупную операцию по экспорту через Ирак с несколькими членами торговой палаты, во главе которых стоит господин Абд-ол-Хосейн Бадпуз, крупной партии ячменя и получил за это довольно приличное вознаграждение. Но ведь расходы по дому велики, да и, кроме того, с какой стати Сирус — чтоб ему свернуть себе шею! — будет транжирить то, что господин Али Фаразджуй добывает на старости лет с таким трудом, всеми правдами и неправдами, всеми тайными и явными путями. То этому паршивцу нужен автомобиль, то деньги, чтобы ходить с девушками играть в пинг-понг или заниматься верховой ездой и кутежами, а теперь он должен платить за операцию этой долговязой, тщедушной Виды, чтоб ей подохнуть!
Как бы там ни было, но Сирус, доведя свою дорогую мать до белого каления, выудил у неё некоторую сумму из тех честным путём заработанных денег, которые накануне ночью его благородный отец осторожно извлёк в углу спальни из жёлтого заграничного портфеля и вручил своей дражайшей супруге. Несколько тысяч туманов пришлось отдать этому «бесталанному дылде», как в тот день назвала его мать. Но надо признаться, только человек, окончательно потерявший, подобно ханум Махин Фаразджуй, способность мыслить, мог назвать так этого расторопного и смышлёного парня, который, словно пламя, зажёг сердца сотен дочерей командармов, дивизионных генералов, министров, депутатов и первостатейных газетных корреспонтов Тегерана.
Уложив в портфель полученные от матери деньги, Сирус торопливо вышел из дому. Спешил он по двум причинам. Во-первых, он боялся опоздать к ассистенту господина доктора Раванкаха Фаседа, ибо тогда угроза матери Виды могла бы быть претворена в жизнь и он больше никогда не увидел бы Виду, и, во- вторых, он боялся, что его мать, раскаявшись в своём поступке, как это уже неоднократно бывало по отношению к отцу, заберёт обратно часть денег
И тогда ему придётся доставать их где-нибудь в другом месте. Чтобы найти наиболее влиятельного ассистента господина доктора, он решил обратиться к человеку, который уже много раз прибегал к помощи доктора и лучше всех знает, кто из ассистентов пользуется сейчас у доктора большим доверием. Во всей столице наилучшими знатоками в этой области были Хаида-ханум, любимая дочка господина Таги Борунпарвара, нынешнего уважаемого начальника финансового управления провинции Фарс, и мадам Мехри Борунпарвар, самая красивая, самая хитрая и самая опытная женщина столицы, всегда умеющая влезть в душу нужного ей человека. Ханум Мехри Борунпарвар не только сама обладает многолетним опытом, но в силу близости и дружбы, существующей между ней и очень высокопоставленными дамами страны и даже дамами, стоящими ещё выше, она всегда бывает в курсе всех подобных событий и никто лучше её не знает, как вернее обделать такое дельце. Вековой опыт в этих делах, искусство и ловкость, которые всегда сосредоточивались в руках иранской аристократии, — всё это полностью и совершенно даром досталось ей, и теперь она делится хранимыми её памятью богатейшими знаниями и опытом с другими.
К этому опыту, который ханум Мехри Борунпарвар получила в наследство и сама довольно успешно усовершенствовала, её дочь Хаида сделала целый ряд дополнений, и поэтому ныне она, несмотря на свою молодость, гораздо опытнее самых прожжённых старух этого племени, даже опытнее госпожи Рогийе Асвад-ол-Эйн, которая даст многим сто очков вперёд.
Эта самая Хайда, с её ничем не примечательной внешностью и всеми другими весьма средними качествами, несмотря на свой ограниченный ум, несмотря на то, что даже вид её свидетельствует о бездарности, является хранилищем векового опыта дворцовых и аристократических кругов в деле любовных интриг, гаерства и особого кокетства, присущего этой категории женщин. Если бы когда-нибудь эта никчёмная Хайда захотела поведать миру всё, что накопилось в её памяти, она могла бы написать много книг об искусстве обмана, о том, как завлекать в свои сети, обирать мужчин, опустошать их карманы, и эти книги были бы куда увлекательнее знаменитой книги «Камасутра» — индийской «Книги любви». Хаида уже не раз попадала в такое положение, в какое попала сегодня несчастная Вида не раз прибегала к операции и не раз обращалась к ассистентам господина доктора Раванкаха Фаседа, и поэтому она лучше всех знала, где найти этих людей, сколько им нужно заплатить и какое влияние имел каждый из них на доктора.
Когда Сирус дошёл до дверей великолепного дома господина Таги Борунпарвара и справился о Хаиде-ханум, слуга сказал, что её нет дома. Сирус ещё в детстве заметил, что, когда посторонние люди, приходя в их дом, справлялись у слуг, дома ли его мать, те, как это принято в аристократических домах Тегерана, заявляли: «Ханум уехала». Он также заметил, что ассигнация в пять или десять туманов, вложенная в руку слуги, возвращала хозяйку домой. Даже больше того, самый приближённый, самый верный слуга дома, получив соответствующую мзду, провожал пришельца прямо в спальню госпожи. Теперь Сирус тоже вытянул из пачки денег, которые только что ему удалось получить у матери, десятитумановую ассигнацию, и слуга, взяв её, поспешно удалился, а спустя несколько минут вернулся и с подобострастной вежливостью провёл господина Сируса к дверям спальни Хаиды-ханум.
Не успел Сирус постучать в дверь, как она открылась и из спальни показались кручёные усики господина Фарибарза Доулатдуста,
Неудачливый юноша ещё был занят приведением в порядок своего туалета. Столкнувшись с Сирусом, он, как всегда, тепло с ним поздоровался, вежливо справился о его здоровье, о здоровье Виды-ханум и Шахин-ханум. Сирус не моргнув глазом ответил, что Шахин-ханум великолепно себя чувствует, хотя не был уверен, что сегодняшнюю ночь она не провела с этим самым злосчастным Фарибарзом. После обычного обмена любезностями юноши расстались.
Когда Сирус вошёл в комнату Хаиды, она, обнажённая до пояса, всё ещё стояла перед зеркалом и расчёсывала свои чёрные, как у негритянки, кудри, которые выдавали её подлинное происхождение.
Сирус прекрасно знал, что наилучший способ расположить к себе таких девиц, как Хаида, это держать её я с ними фамильярно, что и делают мужчины столицы Ирана. Поэтому он тихонько подошёл сзади к Хаиде и поцеловал её в загорелое грубое плечо. Хаида, сделав вид, будто не видела его в зеркале, обернулась:
— Ах ты несчастный, чтоб тебе не видеть добра ты опять за своё? Если я увижу Виду или Шахин, я им скажу, чтобы они задали тебе трёпку.
— Да паду я жертвой твоей луноподобной красоты, не сердись на меня и не строй планов мести.
«Мы такие несчастные, падшие,
Зачем замахиваться на нас саблей».
— Пах-пах, да светятся наши глаза, смотрите-ка, до чего дошло дело. С раннего утра, ещё до завтрака на тебя нашло поэтическое вдохновение. Ну, ты не знаешь, как поживает моя душечка Вида?
