-
Прохору Игнатьичу не в первый раз приводилось слышать подобную оценку своей деятельности от бедняков, попавших в зависимость к нему. Но, сознавая свое превосходство над этим людом, стоявшим, по его понятиям, ниже всякой нечисти, он снисходительно относился и к брани их, зная, что нужда приведет оскорбителя с повинной к нему и даст ему случай в возмездие за оскорбление нажить лишний рубль. Прохор Игнатьич был человек практический, с своеобразно выработанными принципами и взглядами на социальные отношения.
— Таперича энтот самый Митрошка, — говорил он спустя несколько времени после описанной нами сцены стоявшему у прилавка тщедушному и подслеповатому старику, выплакавшему у него рубль под будущий умолот хлеба, — придет и накланяется, и ей-богу, в ноги накланяется!..
— Накланяется!.. — прожевал в ответ старик.
— Ну, куда он пойдет таперича, коли за податью приедут, а?..
— Накланяется!.. — снова повторил старик.
— Крут я сердцем, дядя Василий, да одно горе — жалослив: увижу, человек убивается — и изнимает меня этакая самая жалость, и прощу…
— Как не взять жалости, особливо когда дерут…
— Это точно!
— Беда энто, как станут драть: вчуже сердце изноет!.. Прости же; дай бог тебе; я ужо то-ись беспременно.
— Не хвались до время; на посуле-то вы все — как на стуле!..
— То-ись, как смолочу, верное тебе слово. Я на отдачу легкой… Но-очей не сплю, убиваюсь.
— Ну, ну, когды принесешь, тогды уж похвалим, а то не ровен час… изурочим тебя, — с иронией ответил он кланявшемуся старику.
Всем приходящим Прохор Игнатьич рассказывал, только с различными вариациями, о неблагодарном поступке с ним Митрофана, назидательно добавляя в конце каждому просителю: 'Вот и делай добро вашему брату!' Только когда мужичок, приносивший сбрую, принес обещанный им мед в небольшой бадейке, Прохор Игнатьич почему-то умолчал перед ним о сцене с Митрофаном.
— И взаболь с медом, а-а!.. Грешный человек… думал, ты только хвасней мою душу тешил!.. — весело встретил его Прохор Игнатьич. — Ну-ко, ну-ко: пожуем, каков он у тебя?
— Отведай-ко!.. — ответил тот тоном человека, который чувствует, что и в нем имеют нужду, поставив на прилавок бадью и снимая с нее крышку. — Давай-ко ложку!
— И пальцами живет…
— Давай; уж я знаю на што!..
— Ну-ну, возьми, побалуй: куда тебя девать-то!.. — И, взяв из большой хлебной чашки одну из новых деревянных ложек, он подал ему.
Зачерпнув из бадьи меду на ложку, тот поднял ее к свету высоко над бадьей, и чистый, прозрачный, как янтарь, мед свис с ложки в виде сталактита.
— Што-о-о?.. — горделиво спросил он, любуясь им. — Сорный, ась?.. У Захарки, скажешь, такой же?..
— У всякого свой сорт, братец!..
— Такой же, што ль, ну-ко?..
— Энтот почище… чего говорить? И тебя похвалить надоть!..
— А-а!.. А ну-ко, поешь!
— Закусим… ужо хлебца бы!
— Ешь, не разорвет; мед-слеза!..
— Сжога живет у меня со сластены-то!
— Е-ешь!.. не ломайся!.. — И, зачерпнув меду на ложку, он подал ему.
— Ин быть по-твоему!.. — И, перекрестившись, Прохор Игнатьич слизнул мед с ложки и медленно засмаковал его.
— Што-о? Не липа, а?..
— Скус… того… точно!.. — медленно и, видимо, с наслаждением глотая его, ответил Прохор Игнатьич.
— У Захарки небось энтакой же, ну-ко?
— Што ты Захаркой-то мне в нос тычешь… Энто, братец, значит, по сорту, таперича хоша бы всякий товар возьми, оно выходит — и доброты одной, и цены одной, а потому только сорт!..
— Твоему Захарке… знаешь што, а?.. Вот штоб мне лопнуть, с места вот штоб мне не сойти… экого меду в жисть не видать. Захарка, хе-е!.. Мой мед таперича в Бейске аль в Томске, да куды хошь поди, на том стою!.. За-ахарка!.. У меня заведёнье-то, слава те, господи, отцовское; наша-то пчела таперича, если тебе сказать, какая она…
— А какая?.. — с иронией прервал Прохор Игнатьич, все время молча слушавший его.
— Какая?.. то… то… наша-то пчела, знашь таперича, што…
— Пчела как пчела!.. Известно, творение у всех одной масти…
— Одной!.. Нет, видать, не одно-ой… Наша-то пчела таперича, к примеру сказать, самая… п- палитурная!.. А то у Захарки!.. Захарке-то до энтаких медов ишшо расти и расти надоть!..
— Э-эх ты-ы… Мартын малоперый! — качая головой, прервал его Прохор Игнатьич. — Слушаю это я твой разговор и в толк не пойму единственно по неразумению!.. Мед как мед, пчела как пчела — и весь разговор; и никакой то-ись особенности нет, окромя, значит, той, что у всех избы в шапках, а на твоей зимой и летом плешь!..
— Изба!.. Ты на завод гляди!..
— Любопытно, где он!.. то-ись, в каком у тебя царстве… Покажешь?.. Из-под ручки гляну!..
— А пасек-то!.. нешто не завод?..
— Богатей!.. чего!.. трем-то бабам унести ли в подолах завод-то энтот, а?..
— Смейся-а-а! — обидчиво ответил он, весь покраснев.
— Слушать-то тошно!.. смерть это моя… как ваш брат ломаться начнет… то-ись… вот тьфу!.. и весь ты тут, а тоже: я-ста да мы-сто!.. Говори-ко лучше, што за пуд-то хошь… сулил по три отдать!.. За ценой не гнаться!
— Ка-а-ак?? За экой-то мед такая цена?.. Бери его с глаз!..
— О-о… што круто больно!..
— Бери, бери и глаз моих без пути не мозоль, ступай и с ним вместе… только мух нагнал… товар опакостят!.. — желчно произнес он.
— Ты говори!..
— Даром-то зубы языком обивать ста-а-ану?.. Жди!.. Берешь три — и деньги возьми: нет — отваливай… разговор короткий!
— Все ж поговорить надоть…
— Хвасню твою на уши мотать, што ль?..
— Как же оно так-то?.. Этак-то ты настоящую цену клади!
— Говорил я тебе аль нет?..
— Говорил… да эк-то, брат, накла-а-а-адно!..
— И поди с богом. Иного разговору не будет?
— Поторгуемся… не так же с ветру… зря, значит…
— Разговаривай… послушаем…
— Накла-а-а-адно… эк-то!.. и ей-богу!..
— Мы уж слышали это, а ты вот новое слово выдумай… попотей!..
— Какое ишшо слово?..
— Бери-ко бадью-то!.. Киш вы… о-о, штоб вас, тьфу-у! В самый рот… а-а-а, нечисть… тьфу!.. — говорил он, отплевываясь от залетевшей в рот мухи и отмахивая их от усов, на которых налип мед. — Ну, што стоишь?.. Где зудится?.. — насмешливо спросил он.
— Нет, брат, эк-то станешь продавать свое добро, так век из дерюжной обуви не вылезешь, — с
