Трое выздоравливающих, поняв, что к полковнику пожаловал родственник, на костылях или прихрамывая, вышли из палаты.
— По оценке врачей — нормально.
— Но ты, кажется, не в восторге от «нормального».
— После окончания лечения придется многое менять… Инвалидов в строю не оставляют.
— Я только что от начальника академии. Если тебе по душе работа преподавателя, можешь считать себя им.
— Но такая хромота!..
— Для преподавателя самый важный орган — голова. Война проредила академистов настолько, что будут приглашать в преподаватели не только хромых, но даже фронтовиков, не имеющих высшего военного образования.
На бледном лице Николая проступило что-то похожее на радость.
— Так что, Коля? Или звать тебя по имени уже нежелательно?
— Для детей твоей сестры — моей мамы, ты всегда был из недосягаемого мира. Так что называй меня, как тебе будет удобно. Что касается преподавательской службы… Никакой другой не нужно. Только вот смогу ли?.. В сравнении с полковником Сальниковым, нашим преподавателем на третьем курсе, я — капитан, не более.
— Преподавать начнешь с первого курса. К третьему пополнишь знания, обретешь степенность.
— Степенность — не для меня. В пример возьму генерала Соболева. Он держал наше внимание знаниями, человеческими и военным опытом и тактом.
— Теперь поговорим, Коля, о другом. Догадываешься о чем?
— Может, в другой раз?..
— Для следующего раза могу не выбрать время. Приближается лето. Пора горячая. Мои длительные поездки на фронт станут неизбежными.
Николай опустил голову, догадавшись, что разговор пойдет о Томе.
— Варя мне сказала, что за тобой самозабвенно ухаживает милая, добрая сестра милосердия. Она взяла твою фамилию, сопроводила до Москвы и здесь делает все, чтобы ты твердо стал на ноги.
— Все это так…
— И что же?..
— Не знаю, как решить наши добрые и… в то же время сложные отношения.
— Ты же знаешь, что с первого твоего ранения, школьницей, она ухаживала за тобой в Ленинграде, потом поехала к нашим в Ключи, и следом за тобой на фронт…
— Все это так, Гриша. Сознаюсь, она мне небезразлична. Если я не вижу ее день, во мне возникает беспокойство. Но я же калека! Каким я буду выглядеть рядом с ней?! Она красива, моложе меня на много лет. С каким сожалением будут смотреть на нее люди, и с каким осуждением на меня: урод, а отхватил себе красавицу. Не иначе, как принудил ее своим положением и званием.
— Если Тома взяла твою фамилию, когда ты был на краю могилы…
— Я узнал об этом только в Москве.
— Фамилию в солдатской книжке поменяли, конечно, с ее согласия. Варя мне сказала, что она не вернет себе девичью, если даже не станет твоей женой. Твоей хромотой она будет гордиться: она — жена фронтовика, получившего увечье в боях.
Николай долго не отвечал на доводы дяди. Попытался представить свои и Томы первые дни, когда они станут мужем и женой. Вырисовывалось только то, что происходило изо дня в день. Наконец промолвил:
— А где мы будем жить?
— Какое-то время у моих стариков, потом можно снять комнату.
— Но расписываться сейчас, когда боль порой простреливает от пятки до затылка…
— Она же медик, понимает твое состояние и потерпит до того дня, когда ты станешь крепким мужиком. Главное сейчас, Коля, чтобы она поверила, что непременно станет твоей женой. Оформите брак — она уволится из армии, поступит в мединститут — рядом их два. Профессор, который сохранил тебе ногу, поможет ей оформиться сразу на второй курс. И у тебя будет свой личный доктор.
— Жизнь мою с Томой ты разрисовал на годы вперед, и все же страшновато. — Набрал в грудь воздух, задержал, подумал и объявил: — Хорошо. Я поступлю так, как ты советуешь, но не тотчас…
— Тотчас ты познакомишь меня с ней, — утвердительно заявил Григорий, чтобы отрезать Николаю все пути к отступлению.
Тома вошла в палату настороженно. Колосов прошел ей навстречу.
— Рад, Тамара, с вами познакомиться и выразить свою благодарность за племянника. Окончательно поставите его на обе ноги — ждем вас в гости.
— Вместе? Это зависит не от меня.
По радушности, с которой обратился к ней дядя Николая, девушка догадалась: разговор между родственниками шел и о ней. Ответила, взглянув на Николая:
— Сопровождать Николая Васильевича я готова всегда и куда угодно.
6
Разговор с дядей, его приглашение в гости вместе с Томой, ее готовность сопровождать его куда угодно и когда угодно, обезоружили Николая настолько, что он не знал, как же теперь вести себя. По логике вещей теперь он должен сделать признание в своих чувствах и попросить ее руки. Но то, что следовало у молодоженов дальше, для него немыслимо — он еще лежачий инвалид. И вообще, вернутся ли к нему силы быть полноценным мужем красивой и здоровой девушки. Три ранения с контузией в придачу могут о себе дать знать. После прошлой мировой войны солдаты, вернувшиеся домой, умирали в тридцать — сорок лет. Ему уже к тридцати. Оставить Тому молодой вдовой?
Мозг как-то мимоходом, как арбузную семечку, выдавил имя Ирины. В душе не возникло даже упрека. Что ж… выбрала достойного. Даже большая разница в годах не остановила перед выбором. Возможно, полюбила, но счастье оборвала война. Она не успела даже стать Потаповой. То, что ждет его после возвращения из плена, едва ли подвигнет ее на жизнь с опальным генералом. Тома вот готова…
В памяти всплыло лицо Нины. Если бы знала, что жив, конечно, ждала его. Но стала бы жить с калекой? Долго искал примирительный ответ, и он пришел: поступила бы как мать. Та приняла безногого, похоронила в тридцать два и довела дочерей до ума.
И вот Тома, третья женская душа, с которой свели его две войны, два ранения — третье не в счет, мелочь. Полюбил ли он ее или только привязался к ней? В поисках ответа перебрал свое поведение с ней, не раз прислушался к своей душе, ударам сердца. Тут же возник вопрос-упрек: что, тебе хочется новых потрясений?! Ты же калека! Хромоногий калека. А калека — не тот человек, в которого влюбляются, которого будут искать глазами, ждать ответного внимания, тем более чувств. Конечно, женихов становится все меньше и меньше, а девушек, жаждущих иметь семью, детей, уже сейчас невесть сколько, а конца войне еще не видно. Различить, где любовь, а где тоска по семье, трудно. Замужество может охладить душу женщины, и, как затем пойдет жизнь с инвалидом, не предугадать. Молодой, красивой захочется потанцевать, покрасоваться, а тут рядом калека. Уведешь домой — обидится. Ну и…
Когда Тома долго не появлялась в палате, Николаю казалось, что она догадывается о его раздумьях, которые, если судить строго, похожи на предательство — самое презираемое на войне. Предать девушку, обмануть ее надежды? Невесть ради чего?
При каждом выходе из сумбура чувств и мыслей Николая остро охватывало желание видеть Тому, подержать ее руку в своей и сказать: «Я уже не могу даже в воображении представить рядом с собой иную девушку, чем ты. Я ежечасно жду твоего появления в палате, заботы твоих рук, твоего теплого любящего взгляда. Думаю, уверен, со временем рассудительная любовь-привязанность обретет ту крепость, которую не разорвут никакие невзгоды. По сути, Тома, на такой любви живет большая часть человечества. И мы проживем до зрелости наших детей, до той старости, которую отмерила нам война».
