Чтобы обрести равновесие перед тем, как появиться перед женой, он решил задержаться и присмотреться к сыну. Михаил Сергеевич повернулся к Ларисе Константиновне, чтобы попрощаться:
— Я почти дома.
Сердич догадался о намерении командира дивизии и, поскольку оставлять Ларису Константиновну одну ему показалось неудобным, он обратился к Горину:
— Разрешите мне зайти к вам немного позже. Боюсь, — улыбнулся Сердич, — если мы оставим Ларису Константиновну одну, у нее появятся недобрые мысли о нашем воспитании.
Горин не позволил себе даже взглянуть им вслед. Сел поодаль и минут десять наблюдал за игрой ребят. Сын несколько раз посмотрел в его сторону и с еще большей старательностью продолжал отдавать распоряжения. Да, зазнайство парня, пренебрежение ребячьим равенством были налицо. Пора что-то предпринять. Поговорить? Но долго ли слова могут сдерживать детские желания? Наказать? Жалко: уж больно увлеченно командовал.
Под взглядом Горина-старшего игра ребят разладилась. Они обступили Тимура, о чем-то зашептались. Горин подозвал их к себе:
— Воюете?
— Понарошку, — ответил за всех сын.
— Кто же из вас лучше всех командует?
— Тимур, — ответил самый маленький из ребят.
— А почему не ты, Петя?
— Не знаю, — мальчик удивленно посмотрел на Горина.
— А как ты думаешь, командир? Почему твои друзья-товарищи не научились командовать, как ты?
Тимур шмыгнул носом.
— Может быть, они тоже хотят быть, как Рокоссовский… Хотите? — обратился Горин к детям.
— Хотим, — дружно проговорили ребята.
— Ну вот видишь, Тимур. А ты командуешь один. Не по-товарищески это.
Ребята почувствовали неладное. Затаенное желание стать таким, как Рокоссовский, конечно, заманчиво, но только веселые игры пока лучше.
— Так как решим?
Ребята продолжали молчать.
— Говори ты, Тимур.
Сын насупился.
— Стесняешься? Не думал, что ты такой, — с шутливой укоризной протянул Горин. — Хорошо. Я понял и помогу тебе. Он хочет, ребята, две недели побыть рядовым. — И, чтобы подбодрить сына, добавил: — Суворов, генералиссимус, в солдатах ходил семь лет. Кого изберем командиром? Петю? Ну-ка, Петя, попробуй.
Ребята не двинулись с места, и Горин подумал: не слишком ли круто обошелся с сыном?
Но менять свое решение уже было нельзя, и он стал подсказывать Пете, с чего начать исполнение должности: построить ребят, рассказать, кому куда наступать.
Игра возобновилась, а Горин сидел и не решался идти домой. В душе кружилась неприятная сумятица. Смешались воспоминания, насторожившиеся чувства, которые, как считал он, в нем давно высушило время, и досада на себя — не смог даже намекнуть, что в давней размолвке если он и виноват, то только не в том, что на свете была Галя, теперь его взрослая дочь. Тогда о ее существовании он даже не предполагал. Хотелось подождать, пока утихнет в душе сумятица, но игра ребят прекратилась. То ли потому, что ребята устали, то ли слишком уж неожиданно произошла смена признанного ими вожака.
— Все, разбили врага? — попробовал пошутить Горин.
— Разбили, — стеснительно ответил Петя.
— Ну, тогда по домам. Пора ужинать.
Горин протянул сыну руку. Тот подошел неохотно, с обиженно опущенной головой. Руку отца не взял. Михаил Сергеевич ласково положил ее на плечо сына. Так они и появились на пороге квартиры.
Открылась дверь. Их встретила Мила. В домашнем она выглядела чуть полнее, но как-то покойнее и добрее. При виде своих ее по-восточному суженные глаза оживились улыбкой, смягчив усталость смуглого лица.
Умеющая почти всегда безошибочно узнавать состояние больного по выражению глаз, цвету кожи, едва уловимым его движениям, она поняла — сын наказан отцом — и перевела настороженно-пытливый взгляд на мужа. Михаил улыбнулся, но в его глазах виделась вина. Почему? Наказал сына и стало жаль? Нет, в таких случаях он бывал иным, веселым и одновременно недоумевающим: вот, с тысячами справляюсь, а сына одного не могу взять в руки. Служебные неприятности он тоже переживает не так, замкнуто, стараясь не беспокоить ими семью. Что же? Опять услышал «Грезы» или встретил ее? Если изменился из-за этого, выходит, Лариса Константиновна для него была не только учительницей.
Стремясь скрыть от мужа охватившую ее тревогу, наклонилась к сыну:
— Что произошло, Тимур?
Тимур искоса взглянул на отца.
— С моей помощью разжаловал себя в рядовые, — ответил за него Михаил Сергеевич. — Начал покрикивать на товарищей.
— Как же так можно? Ты когда-нибудь слышал, чтобы папа кричал на подчиненных? — Слова прятали, приглушали тревогу, и Мила спросила еще: — Сколько же будешь ходить в солдатах?
— Две недели, — неохотно ответил Тимур и боком, все еще хмурясь, пошел в ванную.
На ходу отстегивая галстук, Михаил Сергеевич направился в спальню. Как всегда. Лишь забыл поцеловать ее. Или не смог?
Возникшее беспокойство вызвало в памяти давние встречи. Первая произошла у землянки начальника штаба полка, куда подошла и она, чтобы сделать перевязку раненому. Михаил спросил ее, как пройти к командиру полка. Спросил просто, без той навязчивости во взгляде, с которой обычно смотрели на сестер истосковавшиеся по женскому вниманию фронтовики. Может быть, потому что после госпиталя был прозрачен, как опасно переболевший ребенок. А вечером появился в тылу полка, где пополнялся его батальон. Заглянул в санроту. Подсел к девушкам, игравшим в фанты. Когда пришла его очередь «откупаться», без отнекиваний стал читать поэму Симонова «Сын артиллериста». Сначала чувствовал себя немного стеснительно, а вскоре сам всем стал казаться тем милым парнишкой, который без матери рос при казарме один, наравне с красноармейцами учился скакать на коне и который только что вернулся из госпиталя, куда попал после того, как вызвал огонь на себя.
Потом были танцы. Он пригласил ее. Вел умело, уверенно и как-то по-товарищески просто. И все время говорил, говорил. Интересно. Даже забылось, что на передовой ждет Тимур. Узнает об ухаживании нового комбата — будет неделю кипеть от ревности.
Тимур прискакал на следующий день. Упрекал, кричал, едва успокоился, а когда началось наступление, Михаил помог ему, и они подружились. Только в санроту «сын артиллериста» уже не приходил. Зашел лишь в Кенигсберге, после гибели Тимура. Не утешал, у него было свое большое горе, — почти весь батальон погиб, штурмуя форт. Потом зашел еще раза три. Кажется, собирался сказать о чем-то, волновавшем его, но так и не решился. Будто Тимур был еще жив и мог обидеться…
Вскоре с дивизией он уехал на Дальний Восток, она — домой. Встретились только через пять лет, когда он, закончив академию, снова уезжал на восток. Разыскал, приехал, а увидел ее, подурневшую, с дочерью, в растерялся. Казалось, поговорит, уйдет и больше не придет. Нет, не уехал. Может, потому, что Галя сразу назвала его отцом, похвалилась девочкам — у меня тоже теперь есть папа. Под конец отпуска, в чем-то пересилив себя, сделал предложение. И потянулась благополучная, но не очень радостная жизнь. Долгие три года был предупредительным, заботливым, ни разу ни за что не упрекнул, ни в чем не отказал. И все же был далеким, почти чужим. Теперь ей, кажется, открылась истинная причина его безрадостной задумчивости в те, далекие теперь, годы — приехал к ней за спасением от неудачной любви.
Не обида, естественная при таком воспоминании, охватила Милу, а что-то такое, что она и сама не сразу могла определить.
В душе Милы смешались и боль, и страх, и незлобивый упрек: «Зачем же?» Она не смогла произнести
