рядом с генералом, и ему стало неприятно. Остановился, сдвинул негустые брови и коротко, чтобы никто не заметил, вздохнул.
Наконец дверь открылась и в ее проеме, будто в подрамнике, во весь рост вырисовалась плотная фигура генерала. На его губах еще виднелась довольная улыбка, смягчившая строгие черты его смуглого лица. Но вот он переступил порог и весь стал тем, каким, как он считал, должен быть на службе, особенно на проверке — сдержанно-суровым ко всему, что может быть расценено как непорядок или упущение по халатности.
Командир дивизии поднял офицеров и ровным шагом пошел навстречу генералу. Остановились почти одновременно. Взгляды их скрестились. В глазах Горина Амбаровский увидел что-то колкое и невольно перевел свой взгляд на его губы и тут же снова посмотрел комдиву в глаза. В них было строгое спокойствие и, может быть, еле заметное напряжение, видимо, от того, что генерал задержал начало лекции и командира полка. «Ну что ж… следует ли возводить в принципиальность мелочи?» — спросил про себя Амбаровский и цепко пожал Горину руку. Разрешив всем сесть, уверенно прошел в первый ряд, где в ожидании его стоял приехавший с ним начальник ведущего отдела штаба полковник Рогов, высокий, черный, с тем терпеливым взглядом проницательных глаз, которые многое понимали, но сторонились ввязываться в происходящее.
Командир дивизии взял черную указку, соединенную шнуром с эпидиаскопом, и начал лекцию.
— Совсем недавно в этом зале делался обстоятельный обзор изменений, происшедших в оперативном искусстве и тактике за последнее время. И все же сегодня значительную часть лекции я вынужден посвятить новым изменениям в военном деле. У некоторых товарищей, возможно, возникнет вопрос: когда же кончатся эти самые изменения и можно будет, как таблицу умножения, заучить устоявшиеся на долгие времена положения, правила и принципы, чтобы не краснеть и не слышать упреков от инспектирующих и проверяющих. Должен огорчить ждущих такой таблицы: ничего неизмененного, особенно теперь, когда в военном деле продолжаются революции, быть не может.
Особенность нынешнего этапа изменений в способах вооруженной борьбы состоит в том, что американский империализм, утратив превосходство в новейших средствах вооруженной борьбы, выдвинул стратегию «гибкого реагирования». Цель ее — расширить Возможности для агрессивной инициативы, в первую очередь против социалистических стран, а также тех государств, которые попытаются вырваться из клещей империализма или отстоять свою национальную независимость. На основе этой стратегии развернуто дальнейшее наращивание ракетно-ядерной мощи и широкое увеличение обычных вооруженных сил, повышение их огневой мощи и мобильности с тем, чтобы обеспечить возможность ведения войн в любой точке земного шара, с применением ядерного оружия и только обычными средствами поражения. Отсюда мы еще с большей необходимостью должны следовать нашему давнему принципу — в совершенстве владеть всеми способами и средствами вооруженной борьбы. Только в этом случае мы сможем успешно отразить или сорвать любую агрессию.
Чтобы хорошо понять суть такой борьбы, всем нам нужно обратиться к опыту Великой Отечественной войны. Он настолько богат, настолько многообразен, что для любой военной ситуации можно отыскать в нем подобие, с помощью которого легче найти решение на бой или ответ на какой-то теоретический вопрос. Но, изучая прошлый опыт, нужно помнить, что современные обычные средства поражения намного совершеннее тех, которыми пришлось воевать нам. Следовательно, и возможности их иные, большие. Однако возрастание возможностей военной техники автоматически не ведет к пропорциональному увеличению темпов боя и операции. Противник тоже усовершенствовал свою технику, повысил ее поражающие свойства. Чтобы подтвердить это, приведу один пример. Отечественная война 1812 года и Великая Отечественная война начались в июне, с разницей в два дня. В начале войны фашистские моторизованные войска наступали в высоком темпе. Но как только в войну вступили наши стратегические резервы, темпы наступления резко упали, и к Москве армии противника подошли почти на три месяца позже наполеоновских корпусов.
Постепенно стеснение от присутствия проверяющих прошло, и Горин стал читать лекцию с тем спокойствием, которое делало ее похожей на вдумчивую и доброжелательную беседу. Такой, может быть, она получалась еще и потому, что взглядом он часто задерживался на чьем-либо лице, и тому казалось, что самое нужное и трудное комдив говорит только ему.
Поначалу не все в лекции старшему лейтенанту Светланову было понятно и интересно, и потому он невольно стал наблюдать за поведением полковника. Вот он положил указку, подошел ближе к слушающим и заговорил тише, обращаясь с новой мыслью то к одному, то к другому офицеру. Просто, будто к товарищу. И все же разница между тем, кем был Горин, и слушающими полностью не исчезала. Она заметно возросла, когда полковник, используя философские категории, начал раскрывать движущие силы боя. Бой стал понятнее, а сам полковник вроде ближе, но разница возросла, и настолько, что представлялась непреодолимой. Открылась ему разница между Гориным и теми полковниками, под началом которых ему довелось служить. И простота командира дивизии стала вызывать в нем подозрение: не может быть, думал он, чтобы талантливый человек не хотел блеснуть своим умом, не использовал его для того хотя бы, чтобы скрасить свою скромную внешность. В представлении молодого офицера значительное должно выглядеть значительным, видным сразу, чтобы отношение к нему по меньшей мере было сдержанно-уважительным. Так показывалось во многих картинах, даже о будущем. Не веря в простоту полковника, Светланов еще раз осмотрел его от пепельной гладкой прически с косым пробором до кончиков худых пальцев, державших кусок мела. Нет, все в нем было такое же, как в начале лекции, и кажется, такое же, как год назад, когда Светланов увидел его впервые. Какая же причина? Лишен тщеславия? Или действительно всегда хочет быть ближе к людям?
Закончив изложение сложного вопроса, Горин остановился, обвел взглядом зал, спросил:
— Что кому непонятно?
Грузно поднялся полковник Берчук.
— Прошу еще раз объяснить снижение боевых возможностей войск от потерь, степени подавления и характера маневра. Что-то не улеглось.
Лектор медленно, в раздумье прошелся с одной стороны зала на другую, повернул обратно и остановился на середине. Когда в голове сложился более доступный способ объяснения, положил указку на кафедру и закинул руки за спину.
— Несколько дней назад мы с вами, Алексей Васильевич, были на вашем стрельбище. Помните, что ответил командир роты, когда я спросил его, как стреляет рота? Хорошо. А когда мы с вами пристроились к лучшему стрелку, сержанту, и пошли за ним по пятам, он отстрелялся намного хуже, чем мог. Почему? Изменились условия стрельбы, от присутствия начальника сдали нервы.
Теперь, представьте, какое потрясение получат солдаты, когда по району обороны будет нанесен ядерный удар. При этом, как известно, далеко не все будут убиты. Но боеспособность оставшихся не останется одинаковой. Вблизи переднего края она будет равна примерно десяти процентам, а в глубине, при таких же потерях, сорока — пятидесяти процентам. Почему? Войска будут иметь разное время для ликвидации последствий ядерного удара, восстановления духа…
То, как читал Горин лекцию, командиру корпуса нравилось. Свободно, без шпаргалок, по памяти. Не всякий лектор академии так мог. Но многое из того, что говорил и доказывал комдив, Амбаровский считал или ненужным, или несвоевременным.
Когда Горин перешел к определению того, что минимально должно быть согласовано при организации взаимодействия, Амбаровский повернулся к начальнику отдела своего штаба.
— Такое взаимодействие, по-моему, обернется неразберихой.
— Не исключено, — помедлив, ответил Рогов. — Но организовывать его более подробно… сейчас нет времени.
— Разжевывать мелочи, конечно, излишне. Запасники командовать полками не будут, достаточно командиров с академией. Только ограничивать свои указания десятком слов — можно выпустить из рук вожжи. Полки разбредутся — на самолете не найдешь.
Рогов открыл блокнот, подумал и записал несколько слов.
Горин заканчивал лекцию.
— На многих предыдущих занятиях и сегодня вы получили определенную сумму знаний. Но нам этого совершенно недостаточно. Надо уметь практически применить свои знания, тогда можно будет сказать, что
