больше заслоняли маленького заботливого мужа, который к тому же был намного старше ее. После возвращения из командировки он, вероятно, пойдет в запас (пятидесятилетнего на дивизию не назначат). Медленно с ним стариться ей не хотелось, а когда подумала о своей бездетности, ей стало не по себе.
Но, вспоминая сейчас встречи с Аркадьевым, за его веселостью она видела осторожность, а порой и боязнь. Выходило, он еще не задумался, к чему должны привести их встречи.
— Ну что же, Люба, поговорим? — и не дожидаясь ответа, Знобин поднялся. Встала и Любовь Андреевна. Они взошли на верхнюю пустую трибуну. Первой заговорила Любовь Андреевна:
— Говорят, на разборе учения больше всех досталось Аркадьеву и Берчуку?
— Да, досталось.
— За что же любимцу дивизии?
— Нашлось…
— Вот именно, — упрямо заявила Любовь Андреевна. — Он был не один, а разнесли только его. А все потому…
— Договаривай.
— Кое-кому перешел дорогу.
— Вы о чем?
— В свое время Михаил Сергеевич был неравнодушен к Ларисе Константиновне…
— Кто вам это сказал? Аркадьев?
— Да.
Знобин искоса посмотрел на Любовь Андреевну. Нет, в ее глазах была не только злость, но и глубокая озабоченность. И он допустил, между Гориным и Ларисой Константиновной что-то могло быть, но решительно отказывался верить, что из-за давней неудачи Михаил Сергеевич мог мстить кому бы то ни было.
— Не знаю, был ли Михаил Сергеевич неравнодушен к Ларисе Константиновне, но вчера, Люба, замечания Аркадьев получил справедливые. Управлял полком Геннадий Васильевич неважно. Молодой начальник штаба и то лучше разбирался в обстановке.
— Не верю! — решительно ответила Любовь Андреевна.
— Почему?
— Я знаю Геннадия Васильевича.
— Откуда?
— Знаю, — повторила без объяснений Любовь Андреевна. Знобин помолчал, подумал — видно, не на шутку увлеклась женщина — и с сожалением проговорил:
— Что вы, Люба, знаете? Красивый профиль, статную фигуру. Только далеко не всегда, поверьте, в красивой голове — красивые и тем более глубокие мысли. Вы — не девушка, и вам должно быть небезразлично это мужское качество.
— Мне и небезразлично, поскольку знаю, он — не профан…
— Всего за несколько встреч определили глубину ума и души человека?
— А разве нельзя?
— Иногда можно, если человек гений или профан, как вы сказали.
— Кто же, по-вашему, Аркадьев?
— Раз хватило выглядеть неглупым при встречах, значит, не дурак. Но за двое суток учений он ни разу не блеснул умом. Выходит, и далеко не гений. И здесь его нет. Значит, лишен еще и мужества: после неудачи побоялся показаться на глаза подчиненным.
Умолкли. Отвернулись. Поскольку разговор ничего не дал, Знобин решил убедить женщину другим.
— Люба, на что вы надеетесь?
— На счастье.
— Уверены, он решится принести его вам?
— Если не запретите.
— Запрещать такое нельзя, хотя и хвалить не собираюсь: у него дочь и немало других обязанностей.
— Он с женой — как собака с кошкой!.. — вспылила Любовь Андреевна.
— Думается, Люба, они только запутались в своих ссорах. Не любил бы жену — не вызывал сюда.
— Что ж… — вздохнула Любовь Андреевна.
— Можно считать, мы договорились?
— Нет.
— Что намерены делать?
— Пока не скажу.
Знобин понял: Люба заупрямилась и убедить ее сейчас невозможно. Достал папиросу, зажег ее, не спеша затянулся, обдумывая, как доказать Любови Андреевне, что Аркадьев далеко не такой, каким ей кажется. И вдруг подумалось, что Аркадьев, вероятно, сейчас дома, пьян, растрепан, надоел упреками и жалобами Ларисе Константиновне, и та потому пришла на стадион одна. Уж больно измученным было ее лицо, когда он с нею здоровался.
Но возникшее предположение насторожило самого Знобина.
— А знаете что, Люба, — наконец решился пойти на риск Павел Самойлович. — Если хотите лучше узнать Аркадьева, можете зайти к нему домой. Лариса Константиновна на трибунах, видите, в белом. О вашем посещении я ей скажу. Она рассудительная женщина, и шума не будет.
Неожиданность предложения смутила Любовь Андреевну. Она растерянно посмотрела по сторонам. Да, Лариса Константиновна сидела рядом с женой Горина, что показалось ей совершенно невозможным после того, что сказал ей Геннадий. И уверенность, что упреки на разборе ему достались из-за нее, поколебалась. Но она представила Геннадия Васильевича подавленного неудачей, совершенно одного в пустой квартире, и ей захотелось разделить его горе и тем доказать ему, что она всегда и в любом несчастье будет рядом, а понадобится — сумеет защитить его от несправедливости. Только бы хоть немного полюбил…
Пойти к нему тотчас она постеснялась. Повернулась, еще раз посмотрела на Ларису Константиновну, и ей показалось, что та не в настроении. Может быть, поссорились окончательно?
Чтобы узнать, не потому ли Лариса Константиновна на стадионе одна, Любовь Андреевна встала и направилась вниз.
На ее осторожное «здравствуйте» не ответила только Лариса Константиновна. И не потому, что догадывалась о ее встречах с мужем. Ее возмутила та улыбочка, с которой Любовь Андреевна перевела свой взгляд с нее на Сердича и обратно. Тот почувствовал опасность и, желая предупредить ее, поспешил опередить возможные вопросы Любови Андреевны.
— Прошу, — указал он на свободное место рядом с Милой.
— Да нет, я к вам на одну минуту… Неудобно проходить мимо знакомых. Особенно мимо вас, Георгий Иванович.
— Почему?
— Свободный мужчина…
Сквозь очки, черная оправа которых сделала взгляд сухо-неприязненным, Сердич взглянул на Любовь Андреевну. Та будто не заметила его недовольства, и он перебил ее, чтобы снова увести от опасного продолжения разговора.
— Скоро начнется гандбол. Доверено судить. Кто желает посмотреть игроков поближе?
Любовь Андреевна, воспользовавшись тем, что женщины уклонились, и видя, что они не особенно рады встрече с нею, с притворной грустью произнесла:
— Товарищ вам, видно, только я.
Когда Любовь Андреевна и Сердич сошли с трибун, она неожиданно спросила его:
— Георгий Иванович, вам можно задать один щепетильный вопрос?
— Пожалуйста. — Сердич насторожился.
— Я слышала, и заметно, вы неравнодушны к Ларисе Константиновне?