Тотчас, переваливаясь на кривых ногах и задевая животом ломавшиеся с треском снежные заструги, к нему проворно подковылял старшина, которого можно было узнать по кухлянке с белой опушкой на груди.
— Это… это почему здесь оказалось? — Кыкват ткнул пальцем по направлению шатра.
Все затихли, только скрипел снег под ногами.
Айван шагнул вперед и очутился в свете костра.
— Перенес шатер я. Там плохое место.
— Ко-о! Враг. Узкоштанный… — пронеслось в толпе.
Шаман перевел на него взгляд.
— Зачем приехал? Откуда?
— По делу приехал, — коротко ответил юноша. — Оттуда.
— Э-э… — неопределенно протянул шаман. Айван продолжал:
— Вижу: шатер плохо стоит. Что такое? Заглянул, а там болезней полно. Бегают, кусают внутри сидящих…
— Разве ты видишь сокрытое? — удивился Кыкват. — Шаман ты? Но ведь не шаманская одежда на тебе?
— Загнал болезни на копье, а шатер перенес. — Айван понимал, что шаману не терпится выяснить, кто такой незнакомец, но задавать вопрос прямо вообще неприлично, а для шамана особенно — ведь он может узнать и так, спросив своего покровителя. — Нет теперь болезней в этом шатре. Остались на копье сидеть.
Толпа зашумела. Пришелец говорил удивительные вещи!
— Какомэй! — простодушно вырвалось у Амека, и он приблизился к копью, боязливо его разглядывая, — Кыкват не совладал с этими злыми болезнями, а ты совладал… Здесь они сидят?
— Разве не видишь? — Айван повысил голос. — Смотри, одна к тебе тянется, прыгнуть хочет!
В пляшущем свете костра на копье что-то шевелилось. Амек испуганно отскочил, даже навзничь упал. В толпе вскрикнули. Кыкват взмахнул руками.
— Вижу, смелый человек ты. Даже сокрытое видишь. Откуда приехал, из какого селения? Наверное, оленный ты, кочующий?
— У оленных тоже приходилось жить, — Айван упорно не отвечал, — Вот теперь к береговым приехал.
Амек, отряхнувшись, подошел к нему и бесцеремонно ощупал кухлянку.
— Ге-ге-ге! — загоготал насмешливо. — Сирота это! Разве не видите, какой бедный, какой глупый!
Для старшины все стало просто, и многие жители селения тоже облегченно засмеялись.
— Сирота! — повторяли, хлопая рукавицами. — А говорил, что- сокрытое видит. Бедный глупый сирота.
Громче всех визгливо кричали помощники шамана — Тотто и Какля. Айван посмотрел на них со злобой. Не ведая того, Амек попал в его самое больное место, с тупой проницательностью, присущей обладателям большого живота, сразу угадал нелегкую жизнь сироты. И хоть юноша уже не чувствовал себя сиротой, тоскливые ощущения прошлого вновь нахлынули на него.
В своем селении его так не обидели бы — Айван умел дать отпор острым словцом.
Умению этому от мудрого Ненека научился давно. Насмешливого языка сироты многие боялись.
— Бедный я, это по одежде видно, — заговорил он, когда все отсмеялись. — А разве можешь узнать об уме, взглянув на одежду?
— Конечно, могу, — уверенно заявил старшина. — Умный человек хорошо одет. Разве может человек иметь ум и не иметь хорошей одежды?
— Это верно, — с горечью пробормотал Айван. — Пора бы уже всем бедным поумнеть…
На лицах многих жителей появились насмешливые улыбки. Но старшина воспринял это как поддержку.
— Вот видишь… — Он с трудом прошелся по глубокому снегу. Потом, вспомнив что-то, вдруг спросил:. — Скажи, что тяжелее: ум или глупость?
— Конечно, глупость тяжелее, — ответил быстро юноша, окинув красноречивым взглядом живот старшины. Но тот, ничего не замечая, сам лез в расставленную ловушку.
— Правильно! С умными мыслями очень легко, жить можно! Как до этого додумался ты?
— И ребенок додумался бы. Сколько собак в твоей упряжке?
Не ожидая подвоха, Амек горделиво ответил:
— Моя упряжка самая большая в селении! В ней тринадцать сильных собак!
Айван скромно сказал:
— Вот видишь. А меня легко везут три собаки.
Старшина так и застыл с открытым ртом, словно кто ударил его в лоб.
Первым засмеялся охотник Рымтей, пораженно вздохнув:
— Какой глупый Амек!
И все разом захохотали, затопали ногами.
— Очень глупый! Еле тринадцать собак тащат!
Это было большое умение в споре — победить, даже не оскорбив, высмеять силой мысли. Айван тоже нашел уязвимое место старшины — до сих пор упряжка в тринадцать собак-была его гордостью, его славой, признаком богатства и могущества.
Амек ничего не мог поделать, даже вызвать обидчика на поединок — ведь тот не сказал ничего плохого. Он метался от толпы к Айвану, потрясая кулаками, и от этого смех вспыхивал с еще большей силой.
Все на некоторое время забыли про большое несчастье, про украденное Солнце. Даже шаман смеялся, позвякивая бубном: ведь он был добродушным человеком. Особенно радовалась Аинка — ее глаза блестели от восторга.
Амек хвастается. Большое камлание. Крылатый амулет у Кыквата
Откинулась шкура, завешивающая вход — в шатер, и наружу выбрался Татай. Лицо старика лучилось улыбкой.
— Смеются тут, — заговорил он, когда все стихло, — Захотелось и мне посмеяться с вами, сердце свое согреть…
— Ко-о,! Татай выздоровел, — заговорили в толпе — Неужели прибывший вылечил его?
Значит, совсем не глупый он…
— Ты слышал? — выкрикнула Аинка, — Старшина Амек очень глупый — тринадцать собак еле-еле везут его!
— Те-те-те, — покачал головой Татай, и непонятно было, то ли старшине он сочувствует, то ли его собакам, — Нехорошо это.
Смех в толпе вспыхнул с новой силой. Амек подскочил к юноше, и от его гневного голоса многие испуганно затихли.
— Как можешь ты, узкоштанный сирота, спорить со мной, если я Старшина селения? — брызгая слюной, закричал он. — У меня самая большая мясная яма. В ней лежат окорока, вкусные моржовые окорока, крепко сшитые по краям тонкими ремешками и хорошо промороженные. И еще там лежат большие куски китового мяса — величиной с тебя, глупого сироту. Топленым нерпичьим жиром наполнены пыпы, хорошо выделанные пыпы, которые не пропускают ни капли прозрачного жира. А еще у меня колбаска из нерпичьих кишок — такую колбаску редко кому доводится есть даже по праздникам. А вяленые моржовые, лахтачьи, нерпичьи ласты нежного синеватого цвета! Они подаются почетным гостям, и если бы ты был почетным гостем, то попробовал бы их, но ты не важный человек, а узкоштанный сирота из вражеского селения и никогда не будешь есть такого. Я же лакомлюсь ими постоянно! Еще там сложена рядами китовая
