русских. Так, причину столь активного распространения еврейства на территории России Лобанов связывает с тем, что 'жидовством соблазнялись попы, дьяконы, простой люд, приверженцами его были митрополит, окружение великого князя Ивана III, так и сам он первое время испытывал влияние еретиков. Что они проповедовали? Христос для них был не Богочеловек, а пророк, как Моисей; они отвергли Троицу, церковные таинства, поклонение иконам и святым, не признавали церковной иерархии, монашества… Всё это вело к разрушению Церкви, к гибели православной России, к её закабалению иудейством наподобие Хазарии'.
По этому поводу другой русский ученый И. С. Аксаков справедливо замечал, что 'в христианскую землю приходит горсть людей, совершенно отрицающих христианский идеал и кодекс нравственности (следовательно, все основы быта страны) и исповедующих учение враждебное и противоположное'.
При этом И. Аксаков неоднократно оговаривается: 'Было бы поистине жестоко обвинять огульно целую еврейскую нацию - не допуская возможности исключений, было бы несправедливо подвергать ответственности каждое отдельное лицо, каждого отдельного еврея - за грехи целого народа'. И далее: 'Вред, о котором мы говорим выше, не составляет неизбежную личную принадлежность каждого человека еврейской расы, в этом вреде еврей виноват не столько индивидуально, сколько именно как член нации или сын своего народа'.
Также нельзя не отметить то, что вина за 'ожидовление' русского народа, по мнению многих 'правых', на самом русском народе. Так, В. Бон-даренко в интервью с М. П. Лобановым в этой связи замечает: 'Все утверждения об исключительности евреев мало чего стоили бы, если бы наш русский народ твердо хранил своё достоинство и честь и в делах своих опирался на защиту русских национальных интересов'.
Лобанов в статье 'Пути преображения' отмечает, что он с бо'льшим удовольствием прочитает хорошего, нравственно полноценного, еврейского по крови автора, нежели некоторых по крови русских писателей, например такого, как Вс. Кочетов. В. В. Кожинов не раз говорит о своих дружеских отношениях с некоторыми представителями еврейского народа: 'Я был, например, в дружеских отношениях с очень разными людьми - М. С. Агур-ским… видным деятелем и идеологом еврейства, и с Н. Я. Берковским… всем существом служившим России… И у меня не было никаких разногласий 'по еврейскому вопросу' ни с тем, ни с другим'.
Подводя итог, стоит сказать, что если и говорят в России об 'антисемитизме', то как о возможности борьбы с малейшим его проявлением. Более того, агрессивный характер антисемитских настроений культивируется, как правило, и не русскими, и не евреями, а 'третьей силой' - людьми, подвергшимися ожидовлению, и думается - в целях провокации. Что же касается рассмотрения 'еврейского вопроса' в области русской литературы и культуры, то мы через творческое наследие В. В. Кожинова и М. П. Лобанова убеждаемся, что он никоим образом не связан с какой-либо формой национальной ограниченности критиков. Напротив, исследователи пытались привлечь внимание к проблеме утраты национальной самобытности. Все их статьи, книги и интервью были напрямую обращены к тому, что русский народ должен наконец-то проснуться от затянувшейся спячки и начать защищать свою национальную культуру от посягательства на неё людей, для которых слова 'духовность', 'нравственность', 'народность' являются разве что способом прикрыть свои грязные намерения уничтожить страну с большим историческим прошлым и огромным культурным богатством.
ВАЛЕРИЙ ШАМШУРИН
ДОРОГА НА КИТЕЖ
К 100-летию Бориса Корнилова
ВЗЫСКУЕМЫЙ ГРАД
Родина Бориса Корнилова - нижегородское лесное Заволжье, глухие керженские урманы. От уездного городка Семенова уводят проселочные дороги, затененные сосняками, в непролазную глушь, где издавна находили приют гонимые староверы. Неприступными крепостями кажутся древние пущи, все еще утверждая власть природы над суетным человеком.
Недаром лесные раздолья вокруг Семенова овеяны легендами. И беспрестанно влекут сюда впечатлительных любителей девственной природы таинственные дебри, заброшенные старообрядческие скиты, золотое хохломское узорочье, возникшее когда-то словно по волшебству. А особенно влечет дивный Керженец, в красноватых от мхов струях которого вроде бы отражается еще зыбкими и смутными видениями старая Русь с темными ликами икон, мудреной вязью кириллицы, прозеленевшими шандалами и застежками рукописных книг, слюдяными решетчатыми оконцами, обомшелыми срубами да голубцами-кровельками на запрятанных у опушек кладбищах.
Ниже тут места' что некогда обживались святым Макарием, основавшим на впадении Керженца в Волгу прославленный монастырь, недалеко на восток - озеро Светлояр с затонувшим чудо-градом Китежем.
Павел Мельников-Печерский, знаток этого края, не без оснований утверждал: 'В заволжском Верховье Русь исстари уселась по лесам и болотам'. А было это еще в Рюриковы времена. И нет никакого сомнения у исколесившего вдоль и поперек заповедные места писателя, что 'там Русь сыстари на чистоте стоит, - какова была при прадедах, такова хранится до наших дней'. Написано это было в конце 60-х годов позапрошлого века.
Несколько по-другому увидел Заволжье писатель Алексей Потехин, натурально изобразивший в очерке 'Река Керженец' (1856 год) нравы и быт местных крестьян. В частности, он отметил: 'Столичный или степной житель с трудом представит себе и поймет ту глушь и дичь, которая царствует в здешних лесах теперь, в настоящее время, когда постоянная рубка и пожары сильно разредили прежние непроходимые лесные чащи, привольные места для медведей, оленей, раскольников и делателей фальшивой монеты, давших самому Семенову свою особенную местную пословицу: 'Хорош город Семенов, да в нем денежка мягка!'
Рассказывает Потехин и о старинном обычае втайне от всех, даже от домашних, ставить на перекрестках дорог деревянный крест как исполнение святого обета, подобного скрытному приношению в Божий храм. Кресты или часовенки автор видел довольно часто в самых глухих местах.
Замаливать грехи было кому, ведь не только благочестивые старообрядцы населяли дикие чащобы, но и всякий беглый вольный и разбойный люд. Видно, одним из лихих молодцов был и прадед Бориса Корнилова, родство с которым приводило в смятение поэта:
Старый коршун - заела невзгода, как медведь, подступила, сопя. Я - последний из вашего рода - по ночам проклинаю себя.
В том-то и драма, что нельзя отречься, напрочь отказаться от родства. И не умеющий кривить душой певец своего дорогого сердцу края, с которым он накрепко связан родовыми корнями, как перед тайно воздвигнутым крестом, исповедуется в стихах:
Я себя разрываю на части за родство вековое с тобой, прадед Яков - мое несчастье, - снова вышедший на разбой.
Выпирало из поэта никак не красящее его это мрачное родство, но Корнилов не был бы так исповеден и самобытен, если бы не оставался верен правде своих переживаний и чувств, да и вообще самой правде жизни, поистине с кержацкой неукротимостью и решимостью отстаивая право на собственную поэтическую суверенность. И даже ломающие его противоречия таили ту же самую неизмеримую мифическую глубину, в которую был погружен сказочный Китеж, скрывающий не одну русскую загадку.
Недаром накануне смутных времен тянуло к Светлояру мыслящую элиту, пытавшуюся найти дно таинственного озера, панацею от всех несчастий.
Пожаловал сюда и великий правдоискатель Владимир Короленко, и ему было любопытно наблюдать, как толпы людей стремятся увидеть 'град взыскуемый', трижды оползая на коленях озеро и пуская на щепках зажженные свечки по недвижной воде. Немало споров возникало здесь, кончаясь впустую. Конечно, не досужее ли это занятие доискиваться, бывает ли вера без правды, а правда без веры, как и действительно ли могут быть слышны звоны подводных колоколен или не могут? Много голов - вовсе не значит много мыслей. И едва ли секрет в том, что над Светлояром находятся два мира: один настоящий, но невидимый, другой - видимый, но ненастоящий.
Как бы там ни было, Светлояр привлек к себе на роковом переломе веков страстного проповедника русского искусства Николая Римского-Корса-кова, создавшего оперу 'Сказание о невидимом граде Китеже и деве Фев-ронии' (1904 год). К Светлояру послушать народные прения устремились склонные к мистике Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус. У Светло-яра побывал раздумчивый Михаил Пришвин.
