заключением, а там и суд не за горами. Вот так, Сергей Михайлович, а вы говорите: Бухавец, Бухавец, зачем ты водку жрешь?
18 марта.
Дождавшись девяти часов, я позвонил полковнику Осиповичу.
- Сочувствую, - сказал он, - но я сделал все, что мог.
- Я буду говорить с генералом.
- Его нет в городе.
- Помогите связаться.
- Попробую. Ждите звонка. Звонок раздался через полчаса.
- Генерал Поморцев, - представился тихий и равнодушный голос, - я вас слушаю.
- Нет, это я вас слушаю, господин генерал.
- О чем вы? Ах, обвинение. Да, оно будет предъявлено обоим. Так требует закон.
- А как же наша договоренность? Мораторий?..
- Без комментариев. И вообще, писали бы лучше о старушках, не лезли, куда не просят.
- Мы сами решим, о ком писать…
- Я все сказал.
- Что ж, мы будем защищаться.
- Защищайтесь. Но не забудьте, что вы еще по совместительству и гендиректор. А у любого гендиректора могут быть обнаружены финансовые или налоговые нарушения. Не так ли, господин главный редактор?
Все, разговор закончен. Обвели, словно лоха, вокруг пальца! Сколько же времени мы потеряли! Что делать? Не знаю. Ничего я не знаю! Оглушенный, опустошенный, униженный, долго сидел я не двигаясь за своим редакторским столом. Не сразу заметил, как подошла секретарша, дотронулась с опаской до плеча:
- Сергей Михайлович, только что позвонили из Москвы. К нам едет миссия Международного фонда гласности…
19 марта.
Был в ТЮЗе на премьере 'Трех сестер'. 'В Москву, в Москву!' - метались чеховские героини. 'В Москву, в Москву… ' - повторял я вслед за ними.
20 марта.
Миссия фонда гласности состояла из двух человек - руководителя, шустрого паренька с южнорусским выговором, и молодой женщины-юриста.
- Мы должны провести независимую экспертизу, - сказал парень. - Успели уже проконсультироваться у специалистов масс-медиа. Оценку вашей
газете они дали лестную: отметили солидность издания, достаточно высокий для провинции профессионализм…
- А то ведь как бывает, - продолжила юрист, - газете без году неделя, поднимет шум на весь мир, начнешь разбираться - пустышка, ничего нет, кроме амбиций. Теперь для нас важно знать точку зрения 'силовиков' о сути конфликта. Чем сегодня и займемся.
Разговор этот состоялся утром, а к вечеру они приехали обескураженные.
- Ничего не поймем, ребус какой-то. В ФСБ говорят, что у них пусто, обращайтесь, мол, в прокуратуру. Прокуроры отсылают обратно в ФСБ. Нет, надо вам, Сергей Михайлович, в Москву.
- Мы уже писали Генеральному прокурору - бесполезно, посылают для проверки обратно, в нашу прокуратуру. Замкнутый круг.
- Не отчаивайтесь. Скоро съезд Союза журналистов России. Хорошо бы на нем озвучить все то, что здесь происходит.
Не знаю. Я уж устал отчаиваться. Впрочем, как сказал какой-то мудрец, не отчаивается лишь тот, кто ни на что уже не надеется.
- Мы надеемся? - спросил я обоих Романов.
- Так точно, командир! - ответили они в один голос.
27 марта.
Местный экономический еженедельник 'Новый капиталист' опубликовал про нас странную заметку. Пишут, что нам несказанно повезло, якобы мы делаем на этом уголовном деле неслыханный себе пиар.
Прочитав, Бухавец сжал кулаки:
- Они что, дураки или подлецы?
- И то, Рома, и другое.
29 марта.
Выписали отца. Наконец-то они с мамой опять вместе. Соединились. Взяли друг друга за руки, и все в разлуке заготовленные слова куда-то пропали, глаза - на мокром месте. Первой спохватилась мама:
- Ничего, - сказала она, - я его откормлю, будет как новенький.
18 апреля.
Москва. Съезд журналистов. На трибуне, одно за другим, примелькавшиеся на телеэкранах лица: Познер, Попцов, Черкизов, Радзишевский… Говорили умные и горькие слова о разрушении журналистики и об умирании гласности, а больше любовались собой… В списке выступающих - и наш Николай Степанович Полозьев. Мы с ним договорились, что он зачитает заявление президиума областной журналистской организации о преследовании журналистов нашей газеты. На этот раз он легко согласился: оказывается, ему позвонило его московское начальство, порекомендовав принять такое заявление и выступить с ним на съезде.
Наконец-то дошла очередь и до Полозьева. Он вышел на трибуну и начал нудить. О членских взносах, об учебе актива. Его никто не слушал. А заявления я так и не дождался - нудение Полозьева затянулось, и возмущенное журналистское сообщество согнало его с трибуны захлопыванием.
В перерыве, сжимая кулаки, я отыскал Николая Степановича. Блаженная улыбка еще не сошла с его круглого личика: весь так и светился от счастья, что удалось постоять на одной трибуне с небожителями пера и телеэфира.
- Что же ты, Коля, сука такая, делаешь? - набросился я на него.
- Понимаешь, старик, ваш вопрос показался мне таким мелким на фоне обсуждаемых проблем…
- Сволочь! - задохнулся я. Во рту почувствовал вкус и запах крови, как всегда в молодости перед дракой. Наверняка вырубил бы выродка, но меня шустро оттеснили от него собратья по перу.
- Старики-разбойники, - засмеялись, - еще и выпить не успели, а уже кулаки чешутся.
20 мая.
…Мы прогуливались с Юрием Карловичем Шнитке, адвокатом, приглашённым Фондом гласности, по камской набережной. Невысокий, седенький, с мягкими движениями и цепким взглядом, он имел привычку неожиданно отвлекаться от темы разговора.
- Странно, - сказал он, окидывая взглядом водную гладь, - полчаса уже здесь, и - ни одного суденышка.
- Приехали бы вы лет пятнадцать назад…
- Тогда наши дороги вряд ли бы пересеклись, - засмеялся Юрий Карлович.
- Почему?
- Другие времена, другие песни. Вы тогда, небось, коммунистом были, а меня из Ленинградской коллегии адвокатов за диссидентство выперли. Теперь же мы в одной как бы лодке.
- Вы согласны со мной, что дело заказное?
- Не совсем. Здесь не все так однозначно, много слагаемых - и случайных, и закономерных. А тот, кого вы считаете заказчиком, просто ловко попал в струю - в нужное время оказался в нужном месте.
- Поясните.
- Расклад, на мой взгляд, такой. Спецслужбы после стольких лет унижения и беспомощности начали вставать на ноги, расправлять плечи. Появилось, естественно, желание показать силу, поиграть мускулами…
- И тут под руку попадаемся мы…
- Так точно. И здесь интересы 'силовиков' совпали со скрытыми желаниями властей, которым стала не
