нужна свободная пресса. Вот мотивы, а все остальное уже за исполнителями. Одни из них действуют вслепую, другие - с наибольшей для себя выгодой. Под этими другими я и подразумеваю предполагаемого вами заказчика.
- Что же делать? Не скажешь же об этом в суде…
- Конечно, нет. - Юрий Карлович остановился возле скамейки, жестом пригласил меня присесть. - Доказательств у нас нет, одни предположения. Да и задача лично у меня совсем иная.
- Какая?
Адвокат не ответил. Поудобней устроившись на скамье, он скосил взгляд направо. Метров за тридцать от нас замедлила шаг девушка в сером плаще. К ней подошел парень в синей 'джинсе', приобнял ее.
- Она идет за нами уже семь минут, - сказал Юрий Карлович.
- Пасут?
- Скорее, слушают. Но ничего, это мы уже проходили. Так, на чем мы остановились?
- Вы сказали, что задача у вас другая…
- Да-да. Но одно небольшое уточнение - у нас. У нас с вами одна сейчас конкретная задача - вытащить ваших парней, добиться оправдательного приговора.
- Получится?
- Думаю, что да. Если, конечно, не будем отвлекаться на всякие домыслы, мучить себя догадками. Я вчера закончил знакомиться с предъявленным обвинением - зацепки есть…
- Журналист не является носителем гостайны, - заученно начал я.
- И это тоже, - улыбнулся Юрий Карлович, - но главное в том, что, публикуя эту статью, редакция выполняла важнейшую общественно значимую задачу - боролась с распространением наркотиков. А в данном конкретном случае социальное зло выступило в лице негодяя-наркодилера и стоящих за ним сотрудников правоохранительных органов, о которых вы и рассказали широкой общественности. Не так ли?
- Пожалуй, да. Сформулировано четко.
- Тогда лады. Нам, наверное, пора?
Мы встали и направились к оставленной в двух кварталах машине. Влюбленная парочка, наобнимавшись, рассталась: парень пошел за нами, девушка - в обратную сторону.
2 июня.
Забежал к родителям.
- Соскучился по 'Совраске'*, - вздохнул отец, - ты не принес?
- Нет нигде! - прокричал я ему на ухо.
- Нигде-нигде? Ни в одном киоске?
- Ни в одном.
- Жаль! - опечалился отец.
- Суд когда? Завтра? - спросила мама, подслеповато заглядывая мне в глаза. Мне показалось, что она ищет мой взгляд и никак не может его найти.
- У тебя все в порядке с глазами? - спросил я ее.
- Нормально, - сказала она, чуть замешкавшись. - Не обо мне речь.
Я за тебя молю Бога. Ты не знаешь, как там страшно!
- А ты знаешь?
- Знаю. Я там была. В сорок восьмом. И ты был, почти полгода…
- Я там родился?
Мама заплакала. Тихо, одними слезами:
- Зачем я тебе сказала? Я обнял ее:
- Не мучь себя. Миллионы там были. И про себя я знаю. Вот только спросить тебя все боялся.
- Откуда?
- Нашлись люди добрые, посвятили.
- Ты тяжелей всех мне достался. Умирал несколько раз, уже не дышал. Мне говорили: 'Оставь его, он не жилец'. Я не отдавала, не спускала с рук день и ночь. Ленинградская женщина-врач так потом и сказала: 'Я ничем уже не могла помочь, если бы не ты, его бы не было'. Лучше не вспоминать. И я не хочу…
- Успокойся, мне ничего не грозит. Я прохожу лишь свидетелем. А вот ребят вытаскивать надо.
- Вытаскивай, сын, вытаскивай, у них ведь тоже матери есть.
- Адвокат говорит, что дело выигрышное. Вот только бы судья человеком оказался.
- Я буду молиться.
- А ты умеешь?
- Научилась с вами, - она улыбнулась, снова став прежней.
- Вы о чем? - проснулся отец. - Уже уходишь? 'Совраску' в следующий раз не забудь. Слышишь?
- Надоел всем со своей 'Совраской', - вздохнула мама. - Ну иди, сын, с Богом.
* * *
Ночью мне снилась зона. Та самая, которую я посетил шесть лет назад, отыскивая в тайне от всех место своего рождения. Она тогда уже не была действующей, здесь находились какие-то склады, поэтому и сторожевые вышки, и колючка присутствовали. Сохранилось и низкое грязно-серое северное небо, по которому ветер точно так же гнал рваные обрывки туч.
- Больничка стояла вот здесь, - сопровождавший меня майор внутренней службы показал на заросший бурьяном пустырь. - Но она сгорела еще в восьмидесятых.
Теперь, во сне, майор превратился почему-то в женщину-врача, осужденную по 'ленинградскому делу'. 'В блокаду, - утешала она молодую черноволосую женщину с младенцем на руках, - дети умирали последними. Мы, взрослые, еще живы, значит, есть надежда… ' 'Надежда питается людьми', - прохрипел подполковник Немцов, бережно заворачивая в носовой платок свой, оказавшийся стеклянным, косой глаз.
- Нет! - простонал я, проснувшись в липком поту.
* Газета 'Советская Россия'.
3 июня.
Интересно девки пляшут: всё с точностью до наоборот. Потерпевший, а им оказался 'суперагент', сидел в железной клетке. Подсудимые - Рома Осетров, Бухавец и капитан-мент - свободно расположились на скамье напротив судьи. Бухавец пытался даже изобразить вальяжность, сложив на груди руки и откинув небрежно голову.
Судья меня уже допросил, задали мне вопросы гособвинитель - пухлая блондинка с двумя большими звездами на погонах синего прокурорского мундира, адвокаты.
- Потерпевший, - обратился судья к наркодилеру, - у вас есть вопросы к свидетелю?
'Суперагент' встал, бросил на меня быстрый, полный ненависти взгляд жгуче-черных глаз. Но, справившись со злобой, спросил вполне пристойно:
- Скажите, господин редактор, вы думали, когда публиковали статью, о моей жене, о моих детях?
'О ком это он? - мелькнуло у меня в голове. - Ну и наглец! Ведь известно, что семья у него несколько лет, как в Израиле, в собственном доме на берегу моря'.
Меня взяло зло:
- Нет, не думал. А вы думали о наших женах, наших матерях, когда отравляли наших детей наркотиками?!
Меня понесло, я уже не думал, где нахожусь и что за всем этим может последовать.
- Ответ понятен, можете не продолжать, - сердито прервал меня судья и, снизив голос, ворчливо добавил: - Вам, журналистам, только дай волю, любого заговорите.
'Они же заодно!' - обожгла догадка; все внутри сразу опустилось, ноги стали ватными. А судья между тем продолжил:
- В связи с этим у меня к вам, свидетель, еще вопрос. Если бы все повторилось сначала, вы бы сейчас опубликовали эту статью?
- Опубликовал бы. Безусловно.
- Это ваша позиция?
- Да.
