Столовую Литинститута в перемену наполняла шумная, веселая, многоцветная стайка студентов: девушки из среднеазиатских республик в ярких национальных одеждах, в тюбетейках, молодые дарования с Севера, Украины, из Белоруссии и даже темнокожие жители Африки. На их фоне резко выделялся более взрослый, уже лысеющий, всегда сосредоточенный, с углубленным в себя взглядом, более чем скромно одетый студент. Однажды, придя к своим давним приятелям, большим любителям поэзии, увидела на столе раскрытый журнал 'Юность' на той странице, где помещены стихи и фотография того самого студента. Николай Рубцов! С большим любопытством и пристрастием читаю: 'Я забыл, как лошадь запрягают…' Я, наверное, ждала большего, так как слова 'запрягать', 'лягать', 'залягать' показались мне не очень-то благозвучными, а упоминание о жареном поросенке - неожиданным, странным. Моим же приятелям вся подборка стихов понравилась, и потому на следующий день я обратилась к Куняеву - узнать его мнение. В его комнате увидела и Передреева, сидевшего в глубоком кресле. Это массивное кресло перекочевало в комнату-клуб из кабинета главного редактора. И кто только из великих мира сего не сиживал в нем! И если высокий Передреев тонул в нем по грудь, то у Рубцова виднелась лишь голова.
- Нет, ты не поняла, это шутка, наив простодушного деревенского паренька, - возражая мне, Куняев с лукавой улыбкой смотрел на Передреева, и тот отвечал ему такой же улыбкой. Чувствовалось, что за этими улыбками кроется свое, особое мнение, которым они явно не хотят делиться. И лишь какое-то время спустя я узнала - ранние стихи, например 'Дышу натружен-но, как помпа…', Передрееву 'не показались'. Тем не менее, говоря порою о жизни в 'общаге', Передреев всегда тепло отзывался о Рубцове. Посмеиваясь, рассказывал об историях, связанных с его именем. Это уже не раз упоминаемая о портретах классиков, снятых Рубцовым со стен общежития якобы для беседы с умными людьми. Или история со стихами 'Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны… ' - когда некий шутник, увидев в комнате Рубцова листок с этими стихами в пишущей машинке, подпечатал затем не очень-то печатную строку, а вернувшийся Рубцов, как ни в чём не бывало, продолжил работу и отнес затем рукопись в издательство Егору Исаеву, внимание которого привлекли именно эти стихи из-за необычного размера. Хорошо, что Егор Александрович был, как говорится, 'своим парнем', иначе не избежать бы Рубцову очередной неприятности.
А как-то чуть ли не с порога моей комнаты в 'Знамени' Передреев обратился ко мне со словами:
- Какое замечательное стихотворение прочитал нам вчера Коля Рубцов! Вот послушай:
Его восторженная речь о Рубцове затянулась, и я кивнула в сторону стула, но он отмахнулся:
- Да нет, внизу меня ждет такси… Я заехал только поделиться…
И в дальнейшем он всегда говорил о стихах Рубцова и его исполнении их под гармошку только восторженно. Он был первым, кто откликнулся на дебют Рубцова в столице - книжку 'Звезда полей', и первым, кто отметил особенность его стихов: 'продолжение традиции русских поэтов, для которых тема родины всегда была главной', чувство радости и боли за нее, тютчевское отношение к миру природы, 'философское освещение темы 'природа и человек'. Первый печатный отклик на поэтический сборник Рубцова был и первым выступлением Анатолия на критическом поприще.
О первом посещении 'Знамени' Рубцовым подробно рассказал в своих воспоминаниях Куняев, он же подготовил к публикации подборку его стихов, которая открывалась получившими вскоре широкую известность стихами 'В горнице моей светло… ' И мне посчастливилось познакомиться с Рубцовым как автором 'Знамени'.
После гибели Рубцова меня не раз просили поделиться впечатлениями о встречах с ним, но я неизменно отказывалась, так как виделись мы не часто, при разговоре он был больше молчалив, замкнут, редко улыбался. И всё же вот то немногое, что осталось в памяти.
Итак, был Рубцов крайне немногословен. Это поэтессе Ларисе Васильевой посчастливилось часами разговаривать с поэтом по телефону, о чем она дважды упоминала на вечерах его памяти. Мне, к сожалению, не повезло. Каких-либо суждений Рубцова о жизни, о поэзии, о друзьях мне услышать не пришлось.
Однажды он пришел в мою редакционную комнату и, хотя там никого больше не было, молча вручил мне вчетверо сложенный и без того небольшой клочок бумаги - записку: 'Соня! Не могла бы ты одолжить меня тремя рублями?' Он и после не раз обращался с такой же просьбой, уже без записок. Долг, как бы ни был мал, всегда аккуратно возвращал. А как-то, когда я шла из столовой Литинститута, сидевший в вестибюле за журнальным столиком Рубцов бросил, как мне показалось, дерзко, с вызовом: 'Соня, дай рубль!' Я, показывая ему кошелек, сослалась на отсутствие денег.
- Ну и не надо, я только хотел тебя проверить: дашь или нет.
'Столько раз брал взаймы и вдруг решил проверить', - подумала я с обидой. Но, вернувшись к себе и почувствовав неловкость - просил-то он всего один рубль! - выгребла все содержимое кошелька и крикнула ему, перегнувшись через перила второго этажа: 'Коля, а тебя устроит мелочью?' 'Конечно, устроит!' - и он стремглав, перепрыгивая через несколько ступеней, буквально взлетел на второй этаж.
По долгу службы я располагала небольшими суммами казенных денег, и потому ко мне нет-нет да и заглядывали, чаще других, молодые поэты, чтобы немного 'стрельнуть'. Сейчас, по прошествии лет, мне показалась любопытной величина займа. Так, Соколов просил всегда десять рублей и всегда аккуратно возвращал. Передреев никогда с денежными просьбами ко мне не обращался. Куняев довольствовался тремя рублями, а однажды вернул долг дважды, обвинив меня в забывчивости. А ведь три рубля по тем временам были не такой уж малой суммой, если учесть, что батон белого хлеба стоил 13 копеек, килограмм картофеля - 10, обед в столовой Литинститута - 50-60, экземпляр газеты - 4, сборник стихов Передреева - 7, а 'Звезда полей' Рубцова - 15 копеек. Сам же Рубцов, как мы видим, довольствовался порою и одним рублем. Для полноты картины добавлю услышанное как-то признание одного поэта: 'Мне Евтух дал сто долларов!'
Однако Рубцов, бывая в 'Знамени', всегда заглядывал ко мне не только ради денег, но и по делу, а порою просто поздороваться. От стакана чая неизменно отказывался, на предложение взять хотя бы конфету отвечал, что в противоположность Достоевскому сладкого не любит. И по-прежнему был всегда немногословен, сдержан. Тем неожиданнее и приятнее было получить от него в подарок 'Звезду полей' с надписью: 'Соне с великой нежностью и уважением Н. Рубцов. 2.06.67 г.'
Как гром среди ясного неба прозвучала весть о его трагической кончине. Передреева эта весть застала в Грозном. Свое письмо, датированное 26.01.71, он начинает как ни в чём не бывало: 'Милая Соня! Что-то всё затихло. Как пелось в одной блатной советской песне 'Тишина немая, только ветер воет…' Даже мой проигрыватель замолчал. Думаю, надорвался на Шаляпине…' И далее еще несколько строк - о Шеме и Леночке. И вдруг словно вскрик: 'Соня, Соня, пока я писал тебе, принесли газету. Умер Коля Рубцов. Пиши мне, ради бога… Толя'.
Позже он глубоко возмущался убийцей: '…Она оправдывается: он, дескать, был в неистовстве. Ну ты же женщина, мать, видишь любимого человека, да еще и превосходного поэта не в себе, пусть даже в неистовстве, так уйди на кухню, запрись в ванной, в туалете. И если еще как-то можно понять случившееся, запусти она в него под горячую руку что-нибудь тяжелое, неосторожно толкни… Но задушить бедного Колю своими руками?!'
Передреев неизменно хранил память о Рубцове. Будучи главным редактором 'Дня поэзии' за 1981 год, он не пожалел места для стихов Рубцова, редкого гостя на страницах этого альманаха. Присутствовал на открытии памятника поэту, посещал его могилу в Вологде, посвятил его памяти стихи 'Кладбище под Вологдой'. Сохранилась видеозапись чтения Передреевым этих стихов на одном из вечеров в очередную годовщину гибели Рубцова.
Знакомя меня с Э. Балашовым, Передреев, показав большой палец руки, сказал 'Вот такой поэт!' И, как всегда, его оценка оказалась точной - Балашов очень быстро, уже в довольно зрелом возрасте, стал известен. Его первое же выступление в печати со стихами 'Бабушка', опубликованными в 'Дне поэзии' за 1967 год, привлекло к себе внимание: стихи перепечатала без ведома автора одна из центральных газет, а их перевод был опубликован в Польше. Передреев до конца своих дней был дружен с Балашовым, они часто посещали мой дом у Красных ворот, беседовали о поэзии, читали друг другу свои новые стихи, обсуждали их. Так, по совету Балашова, в стихах 'Как эта ночь пуста, куда ни денься… ' Передреев заменил строку 'Твое
