ваши молодогвардейские друзья-писатели? Оживляются, загораются лишь тогда, когда заходит речь о национальном самосознании, национальном духе, о тысячелетней российской истории… Они идут в будущее, обернувшись лицом назад, в прошлое. Неудобно, да и опасно: так и шею можно свернуть. Смешно и грустно - в эпоху спутников и ЭВМ плакать по избяной Руси с полатями и тараканами! Вы-то, надеюсь, так не думаете?
Я пробормотал что-то уклончивое, невразумительно-согласное. Дескать, в любви не выбирают… и низкое кажется высоким, и серое - ярким… В общем, до сих пор, как вспомню, становится стыдно, что уклонился тогда от спора с Шефом. А ведь в ту пору я уже давно и крепко дружил с 'идущими
спиной вперёд' писателями-'молодогвардейцами'. Близок и сладок был мне 'русский дух' стихов молодого Володи Фирсова, всей душой разделял я праведный гнев его тёзки Чивилихина, обращённый против губителей русской природы и русской отзывчивой, доброй души - против всех этих космополит- ствующих прогрессистов, так лукаво, так умело выдававших себя за самых верных союзников правящей партии.
И пяти лет не пройдёт после смерти автора 'Памяти', как хулители 'патриархальщины' во главе с А. Н. Яковлевым составят костяк безнациональной гвардии либералов-западников - и пойдёт в распыл имперская советская мощь, и торжествующие партийные расстриги и перевёртыши откажут семидесятилетнему 'коммунистическому эксперименту' в праве на пребывание в истории России.
Представляю… Нет, скорее нутром чую, как больно, как скорбно было Шауро сознавать крушение всего, что ещё вчера казалось несокрушимым. И особенно - как лихо и круто 'твердокаменные' интернационалисты обернулись 'вдруг' антисоветчиками и антикоммунистами. Именно они первыми прокляли и высмеяли ими самими придуманную 'новую историческую общность людей', о которой мечтал, в которую свято верил Василий Филимонович. Где он, советский народ? 'Историческая общность' сгорела в беспощадном пламени национализма, а 'первый среди равных' русский народ оказался разделённым, оболганным, униженным, без вины виноватым…
Наверное, пора рассказать подробнее, как сформировалась личность человека, более двадцати лет бессменно 'ведавшего' культурой великой страны. Заранее оговорюсь: составление развёрнутого психологического портрета незаурядного партийного босса не входит в задачу данного очерка 'с мемуарным уклоном', да и, честно говоря, просто мне не по зубам - столь необычна, столь насыщена событиями и, наконец, столь длинна была жизнь этого человека.
Со временем у меня родилось своё 'шауровское' определение: человек-тайна. По сей день, вспоминая его, не могу отделаться от мысли о некоем, почти мистическом сходстве его натуры со сталинской. Нет, разумеется, не о масштабе личности речь, а именно о таинственности, загадочности натуры.
Особенно поражала его способность неожиданно, почти мгновенно вплотную сблизиться с человеком, душевно расположить и даже обворожить его - и столь же резко, одним махом отдалиться, отодвинуться, обдать холодом, 'восстановить дистанцию'.
И ещё одно, совсем (почти) несуразное. Мне всегда казалось, что ВФ мог бы отлично сыграть в кино Шерлока Холмса. Ну, не так, конечно, как Ливанов в масленниковском сериале, но всё-таки крепко, убедительно. Ко всему прочему, он так же, как и человек с Бейкер-стрит, обожал музыку. Правда, на скрипке не играл. Но на нервах - бесподобно!
Вполне подошло бы ему, на мой взгляд, и определение 'человек-легенда'. Ходили среди нас, его сотрудников, да и в 'кругах' творческой интеллигенции, разные, в том числе весьма экзотические байки. Одна из них до сих пор бередит душу, хотя, казалось бы, она целиком опровергается реальными фактами биографии Шефа. Вот ведь: легенды, как и поэзия, - 'пресволочней-шая штуковина'. Или же, как любил говорить Гегель, 'тем хуже для фактов'?
Впервые мне об этом поведал, если память не изменяет, Игорь Черно-уцан, один из ветеранов отдела культуры, большой любитель поговорить - и непременно обнаружить свою причастность к загадкам и каверзам 'высшего' властного мира. Мы часто гуляли с ним по утрам в Суворовском парке над Москвою- рекой, и он без устали выплёскивал на меня одну 'кремлёвскую тайну' за другой.
Так открылась мне и якобы скрытая от всех 'секретная' сторона жизни Ша-уро. Оказывается, будто бы ещё в годы Гражданской войны чахлый белорусский пацан Вася чуть ли не в одночасье остался круглым сиротой, и его взяли на воспитание старенькие сердобольные евреи, жившие по соседству. Кругом война, голодуха, ни власти, ни порядка… Приёмные родители обогрели мальчика сердечным теплом, вырастили, выучили и выпустили в большую жизнь. Выучили, помимо прочего, и еврейскому языку, и обычаям - были старики ортодоксальными приверженцами Талмуда. И вот эти детские познания через годы и годы очень пригодились Шефу: почти четверть века он, зав. отделом культуры, отвечал как член ЦК КПСС за поддержание и укрепление братских связей с компартией Израиля. 'Товарищ Меир Вильнер - большой, верный друг Советского Союза', - произнёс однажды на 'летучке' отдела Шауро и выдержал торжественную смысловую паузу. Они с генсеком Вильнером действительно были 'на дружеской ноге' и встречались без галстуков.
Так легенда - или 'фактический факт', как говаривал шолоховский Да-выдо'в? Среди нас, 'русопятов', людей из круга друзей Михаила Алексеева, никто не сомневался, что факт. Очень уж легко, соблазнительно легко объяснялась тогда 'израильская составляющая' характера и поведения Шауро, его неприятие малейших проявлений 'великорусскости', излишней любви к 'проклятому прошлому' России, его истовая верность ключевому идеологическому тезису о советской культуре, национальной по форме и социалистической по содержанию.
Но ведь доподлинно известно другое: не был мальчик Вася сиротой, не был! И отец его, и особенно мать прожили долгую жизнь и долго радовались, каким умным и большим человеком стал их сыночек. И они, и он уже ушли в мир иной, а легенда всё живёт на правах с правдой…
Особая страница биографии В. Ф. Шауро - его взаимоотношения с журналом 'Наш современник', редактором Викуловым и кругом его авторов. Почти все 'витки' ожесточённых споров и цензурных баталий вокруг публикаций 'строптивого' русского журнала пришлись как раз на 70-е годы минувшего века, когда я работал на Старой площади под началом Шауро. Там, в этих идейных схватках - корни его позднего, трудного и честного прозрения.
Я уже упоминал, что год за годом каждый понедельник ровно в 9.00 проводилось совещание отдела ('планёрка', 'летучка' - названия сути не меняют). За редчайшими исключениями (болезнь, командировки, отпуска) вёл эти совещания сам Шауро. Обычное дело: кратко подводились итоги минувшей недели,
