рощу.
Кинув в сердцах окурки, они двинулись к 'объекту', не глядя ни по сторонам, ни вперёд, а всё больше — под ноги.
— Под корень! — крикнул им вдогонку оставшийся временно на месте Потапов. Он залез в машину, достал казённый сотовый телефон и специальный блокнот, к которому был привязан на толстой нитке красный карандаш.
У первых деревьев группа людей в чёрных форменных телогрейках остановилась. Они походили на заключённых, которые замышляли побег, но ещё не были готовы к нему. Люди невольно залюбовались печальными берёзами, утонувшими по тёмные щиколотки в неглубоком снегу, залитыми мягким, ещё розовым утренним светом и с ветками в хрустальном инее. Ветки чуть заметно задрожали, и серебряный звон поплыл над землёй. Но сами деревья были какие-то странные: кривые, с большими капами, наросшими, как болячки, на их тела, хотя даже это не казалось уродством и не мешало сохранять негромкую красоту. Многие берёзы почти горизонтально наклонились к земле, будто летели некогда от взрыва, да уцепились в последний миг корнями и замерли так, а другие, словно перебитые посередине вражьим прикладом, согнулись, не сломавшись, и достали ветвями почти донизу, ища поддержки у матери-земли.
— Старики… — тихо произнёс Баландин вслух то, о чём думали все. Берёзы, действительно, походили на застигнутых внезапным несчастьем
стариков, которые кто раскинул руки, кто схватился за сердце, а кто-то, по прежней своей армейской привычке, стоял навытяжку, глядя прямо в лицо надвигающейся смерти.
Предстояло разбиться на пары, каждый хорошо знал, с кем и как он будет работать. Но уже заранее все предчувствовали сильную ломоту в спине и боль в руках. Боль — это ничего, это не страшно. Главное, чтобы они не дрожали — руки.
— Хорошо, что зима, — сказал Рустам. — По листве — труднее было бы. А сейчас все деревья спят… Так и бу…
— Ничего они не спят! Они на нас смотрят! — не своим, тонким голосом, словно птенец, пропел Баландин. — И вон те — смотрят.
Он указал в сторону, на сбившиеся в стайку фигуры, которые стояли без малейшего движения, словно живые памятники, между деревней, полем и рощей — у её кромки, у первых берёз. Слишком далеко, чтобы разглядеть каждого из них: лица скрывались в тени. Глаз не видно, но взгляды почувствовал на себе каждый из пятёрки.
— Деревенские, кажется… — предположил Николаич и вздохнул. Слишком близко они подошли, чтобы можно было спокойно работать.
Странные фигуры не кричали, они вообще ничего не говорили, не махали руками, не топтались на месте, не прогоняли рабочих, не делали им никаких знаков. Просто стояли, как застывший кусок ночи, лишь иногда колышась единой массой от разрывных содроганий строящейся дороги.
До машин, которые прибудут, чтобы вывозить с места готовые стволы, оставалось два часа. Необходимо было точно распределить объём работ, прикинуть, как лучше валить: ступенями или сплошняком, куда упадут первые спиленные деревья.
К своей группе подошёл Потапов, бравший как бригадир в пару к себе новичка Баландина. Алексей напрасно пытался скрыть довольную улыбку: видно было, что разговор с начальством прошёл успешно. К нему обратился тихий, рыжий Виктор Жданович, о котором ходила слава, как о 'человеке со странностями' — в частности, он не признавал брючные ремни и носил только подтяжки. Жданович негромко предложил:
— Алексей, тут рядом деревенские стоят. Их бы попросить уйти. Вы бы сходили, договорились. Деревом ведь придавить может, да и работать как-то не с руки, — сказал он, пощипывая рыжие усы.
— Да, лучше бы они орали, что ли. Возмущались, — подтвердил Зарем-ба. — Я бы хоть разозлился. Ну не могу я так начать, Потап! Не могу ни с того ни с сего по ним рубануть.
И он провёл ладонью по холодному чёрно-белому стволу. Мозолистая рука слабо, но ощутила сначала гладкое, потом шершавое ответное прикосновение дерева.
— А ты, Тарзан, думай о деньгах, которые получишь, — конечно, если вы все не перестанете дурака валять, — в конце недели, — отчеканил бригадир и, отведя Диму Баландина в сторону, оставил его ждать у согнутого, как стрелецкий лук, дерева. А сам отправился к тёмным фигурам — договариваться.
— Валяй, мужики! Работай! — скомандовал он через плечо четверым 'старым' и решительно ускорил шаги.
Но никто не стал ни на что наваливаться. Заремба мял в руках непослушный снежный шар, Арсений неторопливо жевал маленькую мягкую берёзовую веточку. Витя Жданович вновь закурил, а Рустам стоял, прислонившись к одному из деревьев и приложив ухо к стволу. Грохот ближних бульдозеров неестественным эхом отзывался внутри старой берёзы, словно многотысячный конский топот отдавался в большом горном камне.
— Спит, — успокаивая сам себя, ещё раз заверил добрый Рустам.
— Начнём… С Богом. Хотя Бог тут, признаться, ни при чём, — сказал Арсений и бросил в снег ароматную чёрную веточку.
Тем временем Потапов стремительно подлетел к неподвижным фигурам, стал размахивать руками, громко что-то объяснять, доказывать и заставил людей наконец-то переглянуться и уйти. Но не услышал от них бригадир ни единого слова, кроме… Тогда, он сорвался обратно, играя скулами, схватил Баландина за локоть и потащил его на свой участок. По дороге он, ругаясь, показывал ученику на людей, которые отошли вглубь поля и вновь замерли там.
— Старики! — задыхаясь, кричал он. — Зачем, ну зачем им здесь, в этой дыре нужна вот эта вот уродливая роща?! А?! Скажи! Что — плохо, да?! Шоссе скоростное проведут, цивилизация приедет — они же первые вдоль дороги варенье разное продавать станут, яблоки там, цветы всякие. Плохо? Магазин им тут построят, не нужно будет за пять километров таскаться! Мало им? А, скажи, мало?! — и он с силой дёрнул тяжёлую бензопилу, которая от мороза сразу не желала заводиться. — Жить-то осталось, а всё — мало… — бормотал он.
— А может, наоборот — слишком много? — неуверенно подсказал ученик. — Зачем им всё это, дядь Лёш?
— Ма-ало! — истово потрясая пилой и расшвыривая снег ногами, повторял Потапов. — Мало им! — он вдруг остановился и, будто бы успокоившись немного, продолжил говорить, шумно вдыхая морозный воздух:
— А знаешь ты, стоят они, не шелохнутся, в упор на меня смотрят, внутрь меня… Всю изнанку словно бы видят с высоты своих лет… и молчат… И только слёзы у них из глаз текут… плавно так текут, застывая… А один старик мне, знаешь, что сказал? Один — из всех них, и только одно слово… ка-ко-о-о-е! Он на пилу, вот на эту вот — пилу 'Дружба' посмотрел, дёрнулся, как от удара, потом опять на меня взглянул и без злобы — а я так весь и кипел ведь, — а старик будто объяснял что-то мне, а не я ему, — просто так и произнёс: 'Война!' А?! Каково!
— К чему это он, а дядь Лёш? — растерялся Димка.
Бригадир ничего не ответил, крепче сжал рукоятку пилы и, стукнув два раза кулаком по дереву, набросился на него так, словно бы заревевшая пила была продолжением его рук. А она впилась зубами в берёзовое тело, злясь и разрывая его на тысячи мельчайших опилок. Ровного среза не выходило, дерево шло туго, словно железное. Что-то внутри него отчаянно сопротивлялось, и от этого и пила, и человек ожесточались ещё больше. У новичка Баландина дела обстояли ещё хуже. Вместо того чтобы стоять на подстраховке и учиться у наставника, он принялся сам, без спроса валить дерево, которое к тому же неправильно выбрал, плохо взял упор и наделал уйму других глупостей. Включённую пилу отбросило с неистовой силой далеко в сторону, что едва не стоило ему ноги. Потапов не сразу заметил самоуправство новичка, а когда увидел, отключил мотор и отшвырнул свою верещавшую по инерции 'тёрку'. Хватать 'за грудки', как раньше он поступал со своими нерадивыми учениками, не стал. Просто отодвинул Димку на шаг в сторону и внимательно посмотрел на свежий срез. Он вышел крохотным, неуклюже развернувшимся книзу. У Алексея и самого срез получился едва намеченным, вкривь и вкось раскачанным. Ситуация явно выходила из-под контроля, а этого бригадир терпеть не мог.
У остальных рабочих дела шли не лучше. Пары, каждая на своём участке, пытались работать
