семьи, села, города, страны, человечества. отсюда надо быть полезным не только себе, но и другим. Отсюда стремление к совершенствованию, улучшению себя, чтобы быть достойным лучшего общества. Такая общая установка (независимо от ее названия - коммунизм, светлое будущее или 'рай на земле') закладывалась в том поколении пионерией, комсомолом, школой, семьей, литературой и искусством. Такая установка продолжалась и в армии.
Одна молодая современная журналистка в очерке о погибших в Афганистане земляках выразилась, что 'они были слишком скромными'. На это возразила мать одного из них: 'Скромность не может быть ни большой, ни малой. Ее не может быть 'слишком'. Либо она есть, либо ее нет'. Тема подобной мини-дискуссии не раз встречалась в этих скорбных материалах. Она отражает тенденцию изменения той нравственно- психологической установки в молодежной среде. Скромность: благо или порок?
'Скромный до застенчивости' - так записали учителя в характеристике Андрея Пешкова из Подмосковья наряду с другими положительным качествами: спокойный, трудолюбивый, аккуратный, правдивый и т. д. Однако оттенок 'до застенчивости' придает 'скромности' вроде бы какую-то ущербность. Между прочим, этот оттенок мелькает в некоторых воспоминаниях, как бы
подтверждая учительскую проницательность в характере Андрея: ах, если бы не был он настолько скромен, если бы похвастался своим званием кандидата в мастера по велосипеду, то прошел бы по конкурсу в МАИ.
Необходимо твердо встать на защиту Скромности (с большой буквы), которая придавала Андрею силу, а не слабость, и у него не было мотивов бороться со своей скромностью. В русском народе, как и в других православных народах, генетически выросло представление о скромности как об украшающей человека черте: не хвались, пусть другие о тебе скажут; не лезь вперед батьки; не говори 'гоп', пока не перепрыгнешь и т. д. Разрушает это представление, придает скромности оттенок ущербности, культивируемый Западом саморекламный тип личности ('крутой') - абсолютная противоположность скромности.
Появился Андрей Пешков вторым ребенком в семье, где молодые родители работали на заводе и заочно учились в институте, жили в коммунальной квартире. Потом семья получила малогабаритную двухкомнатную 'хрущевку'. Сколько же ядовитых строк современные 'крутые' выпустили по адресу бедных коммуналок - 'хрущевок'! А в них рождались дети по любви. В них протекала скромная, но счастливая жизнь.
Дошкольник Андрейка преспокойно устроил свою коробку с оловянными и пластмассовыми солдатиками под столом у школьника Романа - и оба не страдали от недостатка жилплощади. Андрейка даже устроил праздник для всей семьи, вылепив из пластилина Красную площадь, и своих солдатиков проводил парадом по ней.
Семья выписывала для детей серию 'Подвиг', журналы 'Вокруг света', 'Наука и жизнь', 'Знание - сила', 'Юный натуралист', 'Техника молодежи', 'Квант', 'Здоровье', 'Семья и школа'. По свидетельству мамы Елены Андреевны, Андрейка все это читал и перечитывал. На дни рождения дарили друг другу пластинки с голосом Робертино Лоретти, 'Полонез Огинского' и другие. Первое золото в семье появилось, когда Андрей приехал в отпуск, уже из Афганистана, и привез маме подарок - золотую цепочку, купленную на свои первые 'старшинские' деньги. И никто из семьи не страдал из-за отсутствия золота, из-за того, что любимого Штирлица или 'Неуловимых мстителей' смотрели не по цветному, а по черно-белому телевизору.
Погиб старшина десантной роты Андрей Пешков 4 апреля 1987 года 'при выполнении боевого задания…', как скудно, сухо было сообщено его родителям. И лишь медаль 'За отвагу' - высшая солдатская медаль знает, как он погиб.
Скромно жил - скромно и умер? Но ведь, по большому счету, скромность - обязательное условие коллективистского общежития. Нескромность, как правило, сопряжена с эгоизмом. Противники коллективистских форм сознания и образа жизни вменяют в вину скромности, что она-де затушевывает индивидуальность, мешает раскрываться заложенным в личности качествам. Моё знакомство с целым поколением 'скромняг' позволяет резко возразить такому утверждению.
Вот и наши 'атланты'. Кого ни возьми, у каждого 'лица необщее выраженье'. Один - веселый балагур, умеющий придать неловкой ситуации облегчающее положение, другой - тихоня, молчун, но в нужный момент именно его слово становится самым нужным, третий - 'запойный' книголюб, четвертый - музыкант, пятый - тонкий лирик, любитель природы, шестой - 'в карман за словом не лезет', седьмой - расчетливый педант, восьмой - наоборот, сначала сделает, потом подумает. Не без того, что и 'шлифуется' потом коллективом: один заносчив, другой - с хитрецой себе на уме, третий - падок на лесть, четвертый - ленив, пятый - неуклюж и т. д. Нормальный человеческий 'материал', как везде. Но что получается, если этот 'материал' не держать в коллективистских рамках, наглядно показывает пример российского 'разлома' конца ХХ века.
Озарен красотой застывший строй 'атлантов'. Устраивая ему поверку, переходя от имени к имени, от лица к лицу, от души к душе, я со стиснутым сердцем словно прикасаюсь к реликвиям, которые могли бы жить среди нас. Да они и живут, безмолвно вглядываясь в нас, узнавая в нас своих родных и не узнавая.
Они живы! Будем помнить это.
ГРИГОРИЙ КАЛЮЖНЫЙ
Так совпало, что эту статью мне выпало писать среди волн поднимающейся кампании, направленной на развал Союза писателей России как раз в канун его 50-летия. Подобные кампании возникали и раньше под разными предлогами. Один из них состоял в том, что СП якобы давно изжил себя как порождение советского периода, что дореволюционные классики - ни Л. Н. Толстой, ни Ф. М. Достоевский, ни другие - ни в каких союзах не состояли и состоять бы не стали… Казалось бы, на этот посыл и возразить нечего. А между тем сам А. С. Пушкин в своём послании 'К Языкову' ещё в 1824 г. писал:
Пушкинская тема союза служителей муз стал занимать моё воображение с 1971 г., когда будущий директор Пен-клуба Александр Петрович Ткаченко, а тогда просто Саша, артистично и очень красочно рассказал мне о том, как на железнодорожном вокзале Москвы поэты Андрей Вознесенский и Пётр Ве-гин, скупив в газетном киоске все оказавшиеся в нём экземпляры поэтической книги Анатолия Передреева, торжественно под аплодисменты провожающих тут же бросили их в мусорную урну. Я не знал, кто такой Передреев, но именно это меня и озадачило. Зачем обладающему всесоюзной славой мэтру понадобилось осквернять, да ещё и при свидетелях, рядовую книжку другого поэта, пусть и маленького, который согласно пушкинской иерархии доводился ему 'роднёй по вдохновенью'? А может быть, этот Передреев не такой уж и маленький, - мелькнуло тогда в моей голове.
Против моего ожидания приобрести заинтересовавшую меня книгу А. Пе-редреева не удалось, несмотря на то, что мне, как гражданскому лётчику, были доступны книжные магазины больших городов фактически всей страны. Зато в Ленинграде, где я тогда жил, в Доме книги на Невском проспекте посчастливилось приобрести сразу четыре сборника стихотворений 'Зелёные цветы' ранее неизвестного мне поэта Николая
