2. 'Социалист-революционер'
Пока Николай путешествовал, то возносясь духом, то проваливаясь в срамные низины, то вновь воспаряя ввысь - его родные устраивали свою земную, обыденную жизнь. Сестра Клавдия по окончании гимназии работала учительницей в Суландозёрском земском училище Кондушской волости, начиная с 1898 года. К началу 1905 года она, как свидетельствует Василий Фир-сов, 'как видно, окончательно рассталась с учительской работой'. Брат Пётр служил по почтовому ведомству сначала в селе Вознесенье Оштинской волости Лодейнопольского уезда, а затем - в Федовском почтово-телеграфном отделении в деревне Федово Каргопольского уезда. Он и прожил жизнь скромного почтового работника.
Николай же, вернувшись домой, жил на иждивении отца - сидельца казённой винной лавки в Желвачёве. Помогал по хозяйству, но, видно, больше времени проводил за чтением книг - старых и новых, был погружён в себя, о чём-то непрестанно размышлял. Время от времени уходил из дома и отправлялся в путешествия по Вытегорскому уезду и за его пределы. Обзаводился новыми знакомствами - уже из среды ссыльных в Олонецкую губернию, в том числе и с Кавказа. С земляками-вытегорами ездил в Санкт- Петербург, где они - охотники и рыболовы - сбывали свой товар, а он налаживал первые связи с литературной средой, показывал свои робкие стихотворные опыты.
Неизвестно - как и когда вышел Клюев на издателя Н. Иванова, который поместил два его стихотворения в сборнике 'Новые поэты' в 1904 году. Во всяком случае, первая публикация двадцатилетнего поэта отнюдь не выделяется на общем фоне многочисленных стихотворений того времени - ни сентиментальной жалостливой интонацией, ни словарём, в котором преобладают общеупотребительные 'поэтизмы'. Видно, что Клюев только-только начинает нащупывать свою дорогу и, естественно, начинает с повторения уже отработанных мотивов одиночества 'среди житейской суеты', гибели 'идеалов красоты' и 'юных стремлений'. Впрочем, одна строфа обращает на себя внимание:
Продолжение. Начало в N 1 за 2009 г.
'Мне нужно вновь переродиться…' Это уже предощущение собственной протеевской сущности и свойства менять облик, как позже сформулирует Клюев, 'быть в траве зелёным, а на камне серым…' Ему уже не единожды приходилось 'перерождаться' - из монастырского послушника - в хлыста, из хлыста - в 'отреченного', из послушного сына - в непокорную 'тварь'… Теперь предстоит новое 'перерождение', - 'чтоб жить, как все, - среди страстей…' Только его 'страсти' - иной природы, чем общечеловеческие. И невозможность для него сродниться 'с содомской злобою людей' - для него, в результате чужих манипуляций познавшего содомский грех, узревшего подлинный содом в человеческих взаимоотношениях в 'миру' и осудившего его в своей душе, - уже как бы провозвестие грядущей судьбы: он будет со многими - и до конца не будет ни с кем, он будет менять социальные роли (отнюдь не маски!) на противоположные тем, в которых выступал ранее, - и останется, по сути, лишь с самим собой.
…Поэтический дебют совпал с дебютом революционным. Русская деревня бурлила, как перекипевший котёл. Клюев был не просто захвачен этой волной - он мечтал о революции, как о свободном развитии духа. О революции, творимой 'всёвыносящим народом', который 'факел свободы зажжёт', и исчезнет 'кошмар самовластья', и земля, и леса станут Божьими и принадлежать будут народу - Божьему телу… И он сам, 'не раб, а орёл', готов вместе с 'братьями' петь 'новые песни' и слагать 'новые молитвы'.
Чисто кольцовский размер, и кажется, что для Клюева Кольцов и стал поначалу поэтическим ориентиром… Так, да не так. В стихах 1905 года Клюев использует образы и мотивы и Леонида Трефолёва, и Петра Якубовича (а источник стихотворения 'Безответным рабом…' - трефолёвская 'Наша доля - наша песня', посвященная памяти Ивана Захаровича Сурикова, на что указал Сергей Субботин). Использует, не подражая, а вплетая в свой текст, подобно тому, как древнерусские книжники вплетали в свои тексты скрытые цитаты из Писаний и псалтири.
О 'Велесовом первенце' Кольцове Клюев вспомнит позже, как о насельнике поэтического вертограда - наравне с Пушкиным, Меем и 'яровчатым Никитиным'… Но пройдёт ещё ряд лет, и для 'Велесова первенца' найдутся уже совсем другие слова - слова отчуждения.
'Кольцов - тот же Венецианов: пастушок играет на свирели, красна девка идёт за водой, мужик весело ладит борону и соху; хотя от века для земледельца земля была страшным Дагоном: недаром в старину духу земли приносились человеческие жертвы. Кольцов поверил в крепостную культуру и закрепил в своих песнях не подлинно народное, а то, что подсказала ему усадьба добрых господ, для которых не было народа, а были поселяне и мужички.
Вера Кольцова - не моя вера, акромя 'жаркой свечи перед иконой Божьей Матери'.
…Вольнолюбивые и ещё не самостоятельные по интонации и подбору слов стихи появляются в сборниках, выпускаемых 'Народным кружком', - 'Волны' и 'Прибой'. 'Народный кружок' возглавлял участник 'Суриковского литературно-музыкального кружка' П. А. Травин, которому Клюев посылал эти свои первые стихотворения. Позже Иван Белоусов, близкий к 'суриков-цам', вспоминал, что клюевские стихотворения предназначались также для сборника 'Огни', который был изуродован цензурой и так и не вышел в свет. В частности, цензорский карандаш погулял и по стихам Клюева.
Средняя строфа и последняя строчка были вымараны, а из стихотворения 'Мужик' цензор удалил четыре строфы из пяти.
