С. Мстиславский (Масловский). Он сообщил, что 'Лига' готовит антимонархический заговор - свержение царя и установление конституции. Живое обсуждение грядущих глобальных перемен вылилось в делёжку 'шкуры' ещё не убитого 'медведя' - гвардейцы настаивали на Земском соборе, социал-демократы - на Учредительном собрании. Одним словом, не договорились.
Но планы - планами, а практическая деятельность революционеров разных мастей набирала и набирала обороты.
Фабриканты, рыбопромышленники, владельцы торговых домов, лесопромышленники, хлеботорговцы, золотопромышленники, помещики - все они финансировали самые крайние революционные партии. Доставалось и эсерам, и меньшевикам, и большевикам. О денежной помощи 'из несгораемых стальных касс королей нефти Гукасова, Манташева, Зубалова, Кокорева, Ротшильда, Нобеля и многих других миллионеров' вспоминал С. Аллилуев. О ежемесячных сборах в пользу революционных партий в суммах 'от 5 до 25 рублей', поступавших от адвокатов, инженеров, врачей, директоров банков и чиновников государственных учреждений, писал Леонид Красин. А Лев Троцкий выражался совершенно недвусмысленно:
'До конституционного манифеста 1905 г. революционное движение финансировалось главным образом либеральной буржуазией и радикальной интеллигенцией. Это относится также и к большевикам, на которых либеральная интеллигенция глядела тогда лишь как на более смелых революционеров'.
Впрочем, самыми смелыми по тем временам были эсеры, в руководстве которых заправлял, в частности, племянник Петра Столыпина Алексей Устинов, и анархисты, партию которых украшал своим присутствием, в частности, князь Хилков.
Да о чём говорить, если издание большевистской 'Искры' и II съезд РСДРП финансировала супруга сенатора Калмыкова, а 'Правда', начавшая выходить в 1912 году, печаталась в типографии, арендовавшейся у черносотенной газеты 'Земщина'! Редактором её одно время был Черномазов. 'Из попов, но еврей, - вспоминал Вячеслав Молотов. - Такой чёрный, кудрявый. Возможно, это была одна из его фамилий. Он оказался агентом. Он был ре-
дактором 'Правды' в течение нескольких месяцев, писал передовые. Это уже после меня было, я уже был арестован. А потом Ленин прислал Каменева из-за границы, и он стал редактором вместо Черномазова. А до Черномазова вот мы, грешные, там заворачивали'.
Очень скоро все эти недолговечные союзы разорвутся, бывшие союзники станут непримиримыми врагами - но пока… они делают одно дело.
С ними всё более или менее понятно. Слегка ошарашивает 'р-р-револю-ционный настрой' тогдашней творческой интеллигенции. По-настоящему совестливых людей, подобных Льву Толстому (впрочем, он сам никогда бы не назвал себя интеллигентом) или Александру Блоку, в этой среде было не слишком-то много. Народолюбие этой публики в большей мере было 'оппозиционно-карнавальным', отдавало модным 'модерном' - тем более напыщенно-фальшиво и одновременно устрашающе звучали стихотворные декларации Константина Бальмонта о 'сознательных смелых рабочих', Валерия Брюсова о 'грядущих гуннах' или садомазохистское выступление Сергея Дягилева в журнале 'Весы':
'Я совершенно убедился, что мы живём в страшную пору перелома, мы осуждены умереть, чтобы дать воскреснуть новой культуре, которая возьмёт от нас то, что останется от нашей усталой мудрости… Мы - свидетели величайшего исторического момента итогов и концов во имя новой, неведомой культуры, которая нами возникнет, но и нас же отметёт. А потому, без страха и недоверья, я подымаю бокал за разрушенные стены прекрасных дворцов, так же как и за новые заветы новой эстетики'.
Впрочем, здесь поборники 'новой культуры' тесно смыкались с теми, кто 'отметал' старое и 'разрушал стены прекрасных дворцов' бомбами и пулями, вроде Ивана Каляева, который сам писал стихи о 'своде небесном', что 'книгу нам раскрыл деяний грядущих, неизбежных', носил в эсеровской среде партийную кличку 'Поэт', восхищался Метерлинком, Бальмонтом, Брюсо-вым, 'Стихами о Прекрасной Даме' Блока и говорил своему сотоварищу Егору Сазонову: 'Скажите, зачем вы употребляете опошленное и бессмысленное слово - декадент? И ещё с таким пренебрежением… Те, кого вы называете декадентами, представляют наше искусство. Они тоже революционеры - да, да, не смейтесь! - они революционеры в искусстве… Вы, как революционер, не имеете права пренебрежительно отмахиваться от нового в искусстве, даже не потрудившись понять его'. Он-то, по крайней мере, готов был расплатиться и расплатился жизнью за свои убеждения, с пафосом произнеся на суде: 'Пусть судит нас эта великомученица история - народная Россия… Это суд истории над вами. Это волнение новой жизни, пробуждённой долго накоплявшейся грозой… '
Но когда думаешь о деяниях и вообще о судьбе подобных 'юношей бледных со взором горящим', непреклонных в своём фанатизме 'херувимов' (как вспоминал тот же Егор Сазонов, Каляев внешне напоминал Сергия Радонежского с картины М. В. Нестерова) - легче не становится.
За один 1906 год террористами было убито 786 и ранено 820 представителей и сотрудников законной власти. Это не считая людей, случайно погибших во время террористических актов.
И здесь самое время обратиться к другому книжному источнику, с которым хорошо был знаком Клюев. 'Гагарья судьбина' заканчивается следующим витиеватым словом:
'Не изумляясь, но только сожалея, слагаю я и поныне напевы про крестные зори России. И блажен я великим в малом перстами, которые пишут настоящие строки, русским голубиным глазом Иоанна, цветущим последней крестной любовью'.
Иоанн - любимый ученик Христа из двенадцати апостолов. 'Русский голубиный глаз Иоанна' и персты, 'которые пишут настоящие строки' - глаз и персты Николая Ильича Архипова, записывающего 'Гагарью судьбину' (не удерживается Клюев от того, чтобы снова не сравнить себя с Христом, а Христова апостола - со своим другом)… Но об их дружбе - в своё время… А 'блажен великим в малом' - напоминание о книге Сергея Нилуса 'Великое
в малом', что вышла первым изданием в 1903 году и вторым в роковом декабре 1905-го. Книга приобрела скандальнейшую репутацию из-за обнародованных в её тексте 'Протоколов сионских мудрецов' (хранить эту книгу в домашних условиях после февраля 1917 года значило подвергать себя смертельному риску).
Едва ли многие из немногих читавших её после декабрьского кровопролития задавались вопросом о подлинном или неподлинном их происхождении. Ошарашивало и повергало в глубокое отчаяние (а кое-кого мобили-зовывало на судорожные попытки хоть ч то-то сделать) их содержание:
'Народ под нашим руководством уничтожил аристократию, которая была его естественной защитой и кормилицей ради собственных выгод, неразрывно связанных с народным благосостоянием. Теперь же, с уничтожением аристократии, он попал под гнёт кулачества разжившихся пройдох, насевших на рабочих безжалостным ярмом.
Мы явимся якобы спасителями рабочего от этого гнёта, когда предложим ему вступить в ряды нашего войска - социалистов, анархистов, коммунаров, которым мы всегда оказываем поддержку из якобы братского правила общечеловеческой солидарности нашего
'Главная задача нашего правления состоит в том, чтобы ослабить общественный ум критикой, отучить от размышлений, вызывающих отпор, отвлечь силы ума на перестрелку пустого красноречия.
…Мы присвоим себе либеральную физиономию всех партий, всех направлений и снабдим ею же ораторов, которые бы столько говорили, что привели бы людей к переутомлению от речей, к отвращению от ораторов.
Чтобы взять общественное мнение в руки, надо его поставить в недоумение, высказывая с разных сторон столько противоречивых мнений и до тех пор, пока гои не затеряются в лабиринтах их и не поймут, что лучше всего не иметь никакого мнения в вопросах политики, которых обществу не дано ведать, потому что ведает их лишь тот, кто руководит обществом'. (Точнейшая картина произошедшего в России восемь десятков лет спустя.)
