Апостолос Яннитсис покачал головой.
— Видно… я не был информирован о деталях.
— Когда мой отец приезжал к Этти в последний раз? — поинтересовался я.
— В мае, в день его рождения. Вот тогда он сказал нам, кто такой Морган, которого ваш брат непрерывно зовет.
Амина вскочила и повернулась к нам спиной.
— Мсье Лафет сказал мне, что вы отказываетесь видеть Этти в таком состоянии. Когда ваш коллега приехал предупредить меня о вашем приезде, я решил, что вы передумали, как часто бывает в подобных случаях.
— Гиацинт…
— Он провел много времени с Этти, когда тот начал выходить из комы. А теперь, когда вы здесь, я убежден, что… Ах, вот и он, легок на помине!
Я проследил за его взглядом, и сердце мое бешено забилось. Держась за руку медицинской сестры, которая нас встретила и, по-видимому, сходила за ним, в белой пижаме, застыв и вытаращив глаза от потрясения, стоял Этти. Его не очень длинные волосы аккуратными кольцами спадали на шею, черты лица были все такими же мягкими, и держался он с прежним достоинством.
Он сделал нерешительный шаг в мою сторону, но словно глыба льда придавила мои ноги к полу. От волнения я не мог пошевелиться.
— Мор… ган… — произнес в полной тишине Этти.
Наконец я вскочил с кресла и, бросившись к нему, прижал к своей груди.
— Этти…
— Морган!
— Успокойся, уже все, я здесь… Уже все…
Он цеплялся за меня, словно боясь, как бы я не исчез. Уткнувшись лицом в его тонкую шею, я вдыхал привычный запах его смуглой кожи. Это был прежний Этти. Он был, как прежде, моим братом. И что из того, даже если у него есть некоторые проблемы с речью и кое-какие странности?
— Морган… увези меня… домой. Я хочу вернуться… домой.
Дверь открылась, и появился мой отец в черном кимоно.
— Морган…
Он в замешательстве застыл на несколько секунд, потом лицо его осветилось улыбкой, удивление сменилось облегчением.
— Пусть будут благословенны все боги, — пробормотал он, и глаза его увлажнились. — Людвиг сказал мне, что ты вернулся, но когда я попытался дозвониться до тебя, я… Впрочем, не важно, теперь ты здесь. Господи, откуда ты взялся?
Едва самолет приземлился, как я поспешил к нему, не теряя времени, чтобы привести себя в приличный вид. Неумытый, плохо выбритый, с воспаленными глазами, впавшими щеками и спутанными волосами я, должно быть, походил на бродягу.
Протянув руки, отец сделал шаг вперед, чтобы обнять меня, но меня охватила слепая ярость. Моя рука, помимо моей воли, поднялась и упала на его щеку.
— Подлец!
Отец в недоумении уставился на меня, прижимая к щеке руку, не решаясь поверить в то, что я, его сын, дал ему пощечину.
— Морган… что с тобой? — дрожащим голосом проговорил он.
Я грубо, так, что он чуть не упал, затолкал его в квартиру и изо всех сил шарахнул ногой, закрывая, дверь.
— Ты сказал мне, что он мертв! — орал я, с трудом сдерживаясь, чтобы снова не ударить его. — Ты сказал мне, что он мертв, а сам оставил его гнить в приюте для душевнобольных в Греции!
С ошалелым видом он попятился в гостиную, тряся головой и не спуская с меня глаз.
— Что… о чем ты говоришь?
Я подскочил к нему, схватил его за ворот кимоно и прижал к книжному шкафу, опрокинув древнюю китайскую вазу, которая в куски разлетелась на паркете.
— Почему? — кричал я ему в самое ухо. — Почему ты сказал мне, что он мертв?
— Ты задушишь меня, — жалобно простонал он с искаженным лицом.
Я отпустил его с чувством отвращения, и он глубоко вздохнул, потирая горло.
— Ты еще смеешь называть себя его отцом! Ты не лучше тех, от кого ты его увез!
— Морган… Морган… — со слезами на глазах слабым голосом твердил он и с мольбой протянул ко мне руку, но я брезгливо оттолкнул ее.
— Никогда больше не смей даже прикоснуться ко мне! — Я достал из кармана джинсов разрешение на выход Этти из клиники и протянул ему: — Сейчас ты это подпишешь и исчезнешь из нашей жизни. Я не хочу больше видеть тебя или слышать о тебе, а если ты приблизишься к Этти или попытаешься снова упрятать его… то, клянусь, я тебя убью!
Он с трудом дотащился до дивана, буквально свалился на него, и я услышал его рыдания.
— Подпиши! — приказал я, протягивая ему бумагу.
Он поднял голову, и я был потрясен его видом, его блуждающим взглядом, его морщинистым лицом, по которому катились слезы. Отцу было семьдесят два года. Я впервые осознал, что он уже старик. Когда я думал о нем, в моем воображении рисовался высокий крепкий здоровяк с блестящими седыми волосами и громким голосом, но сейчас я увидел, что отец уже не был тем человеком. Его руки стали узловатыми, покрытыми темными пятнами, как, впрочем, и его лицо. Кожа на груди и руках, там, где некогда были крепкие мышцы, сморщилась, а шея напоминала моток плотно скрученного каната. Всегда элегантно одетый, жизнерадостный и подвижный, как подросток, он обычно создавал обманчивое впечатление мужчины еще не старого, но сейчас, на этом диване, в просторном растрепанном кимоно, передо мной был дрожащий от страха старик.
— Подпиши, — повторил я, чувствуя во рту горечь.
— Нет, Морган.
— Подпиши, или я больше ни за что не отвечаю!
Он медленно поднялся, глядя мне прямо в глаза. И вдруг снова стал прежним — гордым, решительным, и если бы я не был в такой ярости, то, думаю, предусмотрительно отступил бы от него на шаг.
— Я ничего не подпишу тебе! В свое время я принял решение, что один буду нести эту ношу, потому что не желал видеть, как ты погубишь свою карьеру, ухаживая за инвалидом, и не изменю своего мнения, даже если ты переломаешь мне, одну за другой, все кости.
Если бы он дал мне пощечину, я не пришел бы в большее смятение.
— Этти — мой брат…
— Этти — мой сын. И ты тоже. У меня есть обязательства по отношению к вам, и я не стану уклоняться от них.
Я хотел было возразить ему, но он жестом остановил меня.
— Я отказываюсь ломать жизнь одному, чтобы облегчить ее другому, Морган. И если бы на его месте оказался ты, я поступил бы точно так же.
— Ты поломал обе жизни, разлучив нас! Неужели ты не понимаешь?
Он с грустью покачал головой:
— Этти уже не тот молодой человек, с которым ты делил свою юность и озорничал, Морган. Он нуждается в уходе и постоянном внимании.
— Он сильно изменился к лучшему с тех пор, как ты видел его в последний раз. И улучшение было бы еще значительнее, если бы ты почаще навещал его, — не удержавшись, добавил я.
— Ты думаешь, что отцу легко видеть сына в таком состоянии? Ты считаешь, что я могу часами оставаться с ним, не расплакавшись и не проклиная все на свете? Может быть, я буду проклят за это, чего наверняка заслуживаю, но это выше моих сил.
— А я на это способен, поэтому подпиши мне эту расписку!
